Согнувшись, подперев лицо рукою и не сводя глаз с ее лица, он медленно-медленно стал декламировать песенку Гейне:
Любили они, но признанья
Из них ни один не хотел.
Их взоры были враждебны,
А в душах огонь пламенел.
Расстались они, лишь порою
В сновиденье встречаясь ночном.
Давно они умерли оба,
Едва ли зная о том.
— Заметьте: они «любили безумно друг друга и умерли в разлуке, даже не зная друг о друге» — именно оттого, что они «очень чтили друг друга». Вот вам скрежет и диссонанс… Возвышенная любовь вытекает из почитания, почитание сковывает возвышенную любовь. На свете нет ничего простого и легкого: все сложно и трудно… Вы уже не думаете о богатстве? Не окончить ли нам поэму «В Швейцарии»? Как я вам благодарен за то, что вы познакомили меня с такими произведениями! Большую часть жизни я провел за границей и знаком только с иностранной литературой. Однако великолепна и польская… Я многому научился у вас…
Несмотря на противоречивые чувства, волновавшие ее, она от души засмеялась:
— Вы? У меня? О боже! Чему же я могу научить кого бы то ни было? Только Стася я научила читать и писать…
— Чему вы меня научили, я объясню потом, а теперь окончим поэму.
И он снова стал читать:
Не знаю, мыслью погружаюсь в былое.
Как лучше мне ее себе представить…
Проходили минуты… Теперь она, слушая, шила, но плохо, медленно и криво.
Голос чтеца умолк. За деревьями на газоне почти уже не было золотых полос, и на темной дорожке исчезла золотая сетка. Зато пламя заката, горевшее на деревьях, зажгло на их верхушках розовые факелы и свечи. Внизу смеркалось. Яркое прежде пятно цветника потемнело, и только белые цветы отчетливо виднелись вдали.
Клара подняла убранный чепец.
— О боже! — воскликнула она, — как я убрала этот чепчик!..
— А что? — улыбнулся Пшиемский: — криво?
— Совсем криво! Видите? В этом месте масса складок, а в том — нет их совсем; тут придвинуто к краю, а там — отодвинуто…
— Катастрофа! Не придется ли вам все это распороть?
— Непременно! Нужно все распороть… Беда невелика, и в полчаса все будет переделано!
— Нельзя служить сразу двум господам: поэзии и прозе. Проза вам не удалась!
Она задумалась на минутку:
— А я думаю не так. Мне кажется, что даже в самом прозаическом занятии может быть своя поэзия. Все зависит от намерений, с которыми мы что-нибудь делаем…
— От побуждений, — поправил он. — Да, вы правы… Но что побуждает вас убирать чепчики для госпожи Дуткевич?
— Я ее люблю и многим ей обязана… К тому же она делается такой милой, прелестной старушкой, когда оденет такой чепчик!
