— Какое это теперь имеет значение? Я вижу! Ты не представляешь, какое это счастье!
Теперь он разглядывал девушку.
Курносая. Скуластая. С двумя ямочками на щеках. Волосы уложены косой-кокошником. В ушах камушки-сережки. Темноволосая и темнобровая. Он вспомнил: «бледно-зеленый стебелек». Нет, совсем не то! Не прибавили Катя и есаул: красавица. Вот только глаза такие, как представлялись: круглые, как лепестками, опушенные ресницами. Ромашки.
А есаул? Антон встал с койки. Впервые сам подошел к окну. Утро за окном было совсем неяркое, серое. На кровати, громко всхрапывая, лежал рыжий, с проплешиной, с ухарски закрученными в кольца усами огромный детина. Правая рука его свесилась к полу. На ней набухли веревками синие вены. «Такой рубанет!..» Грудь его от левой подмышки до правого плеча была забинтована.
— Наденька… — привыкая к новому облику девушки, проговорил Антон. У меня к вам просьба. Секретное поручение.
— Да? — согласно отозвалась она.
— Раздобудьте где-нибудь одежду. Обмундирование. Хоть какое. Мне обязательно нужно в город.
— Ни боже мой! — замахала она руками. — Что вы!
— Все равно пойду. Хоть в халате.
По его тону она поняла: пойдет. Представила его на снежной улице в бумазейном халате, в шлепанцах и кальсонах с подвязками на щиколотках. Прыснула.
— Хорошо, попытаюсь. Ох и влетит же мне! Через четверть часа принесла большой узел:
— Тут шинель и все прочее.
— Спасибо тебе, дорогая!
— Куда вы собрались?
— Еще не знаю. Посмотрю.
— Тогда я с вами, хорошо? Только сдам дежурство Дарье, она скоро придет, если не задержат на улице.
— Ну что ж… — согласился он.
Девушка начала прибирать палату, мыть пол. Антон с интересом наблюдал за ней. Какое счастье — вот так глядеть. Глаза…
Надя будто уловила его мысли.
— Давайте, чтобы не было переполоху, я вас забинтую. А как выведу сниму.
Он кивнул.
Из-за окна донесся надвигающийся смутный гул.
2
Четыре дня назад, в субботнее утро двадцать третьего февраля, когда пошли по заводам и фабрикам Петрограда митинги, побужденные Международным днем работницы, но час от часу приобретавшие все более острую антиправительственную направленность, за подавление беспорядков взялся градоначальник. К полудню стало ясно, что это ему не по силам. Тогда главнокомандующий войсками столичного округа генерал Хабалов вызвал из Красного Села запасной кавалерийский полк, из Павловска — сотню лейб-гвардии сводноказачьего полка. Казалось, конниками можно и ограничиться: нигде, кроме Выборгской стороны, забастовок и демонстраций отмечено не было, да и там с наступлением ранних февральских сумерок порядок был восстановлен. Как доложил обер-полицмейстер, забастовки охватили пятьдесят фабрик и заводов с девяноста тысячами рабочих. Наступало воскресенье. Большинство предприятий в этот день закрыты. Можно было не беспокоиться за дальнейшее. Но в воскресенье накатила новая волна демонстраций, захлестнувшая и другие районы столицы. Итог дня по сводке полиции поднялся до цифры двести тысяч. Кавалеристов, в том числе и конно-жандармов, уже не хватало, хотя для устрашения они обнажали шашки и на галопе врезались в толпу. Хабалов распорядился занять пехотными частями позиции у правительственных учреждений и наиболее важных зданий телефонного узла, телеграфа, электростанции, — в помощь кавалеристам, жандармам и городовым придать солдат Финляндского, Московского и Третьего стрелкового полков. С темнотой демонстранты разошлись по домам, а войска вернулись в свои казармы. На улицах Петрограда были оставлены лишь конные разъезды и усиленные патрули.
