В момент родов сказывается вся прошлая жизнь женщины, все ее болезни и тяготы, даже болезни и тяготы всего ее рода, ее племени. Голодание, рахит в детстве… Узкий таз. А ребенок, Серго определил, крупный. Так обычно: следующий ребенок — крупней предыдущего. А у нее уже нет сил, чтобы исторгнуть его из своего чрева. Помогла бы операция. Но она невозможна в таких условиях.
Этот затерянный в тайге наслег даже нельзя назвать деревенькой: три юрты — жалкие строения, снаружи обмазанные навозом, с усеченной крышей. Вверху ее — отверстие для дыма. Посреди юрты очаг-камелек. Он и обогревает жилище, и освещает. Вдоль стен тянутся широкие лавки-ороны. У каждой свое предназначение: одна для хозяина, другая для хозяйки, третья для гостя, четвертая для детей. Он не ошибся: к стенам жались, блестя испуганными черными глазами, мал-мала. Умрет мать — погибнет ребятня. Мужчина не выходит их. И здесь, как в любом краю земли, хранительница очага женщина…
Эх, лучше бы и впрямь позвали не его, а шамана. Его дурацкое камланье, пляску под бубен, в кожаном балахоне, обвешанном латунными бляхами, эти заклинания, когда шаман зазывает добрых духов и отгоняет злых, Серго доводилось видеть. Но кое-кто из шаманов — знахари, умеющие и вправду оказывать помощь: костоправы и массажисты. Сейчас, наверное, должен помочь массаж. А он боялся подступиться к женщине, бившейся в родовых схватках, боялся добавить ей новых мучений и повредить младенцу.
И все же — делать операцию?.. Духота. Вонь. За перегородкой из жердей, тут же, в юрте, — коровенка, еще какая-то живность. Сколько паразитов в этом рванье…
Какому богу молиться, чтобы свершилось чудо?.. По дороге он загадал: если родится мальчик, по возвращении в Покровское он… Надо же было дураку…
Он показал: вскипятите побольше воды, освободите широкий, для гостей предназначенный орон. Начал искать в юрте хоть какую-нибудь чистую тряпицу. Нашел несколько аршин нового цветистого ситца.
Достал из саквояжа инструменты, поставил дезинфицировать их в кастрюльке на огонь камелька.
Впуская клубы пара, входили женщины из соседних юрт. Рассаживались по нарам, жалостливо цокали языками, сосали длинные мундштуки трубок. Следили за каждым его движением.
За стеной послышался приближающийся перестук копыт, скрип полозьев. Голоса.
В юрту вошел рослый якут в дорогой, с бобровым отворотом шубе.
— А-а, пельцер! Я тебе слысал, я тебя искал! Поехал! Тойон зовет!
Серго молча показал на роженицу.
