В Броновице уезжают только трое или четверо.
* * *
Неподалеку от Катовице вдоль границы спешно строятся оборонительные укрепления. Из окопов, вырытых в песке, улыбаются молодые польские пехотинцы. Они уверены, что задержат и разобьют врага. Перед окопами они устанавливают сваренные на скорую руку противотанковые ежи и разматывают мотки колючей проволоки. На открытом пространстве среди бела дня…
В некоторых катовицких домах взрываются мины с часовым механизмом. Немцы, надрывая глотки, орут: «Хайль Гитлер!» и «Дойчланд, Дойчланд юбер алее». Вокруг Немецкого дома летают камни, тут и там возникают драки. Иногда звучат пистолетные выстрелы.
Войска и полиция наводят порядок, и к ночи полностью овладевают ситуацией. В последний раз…
На землю опускается ночь — тихая душная ночь на 1 сентября 1939 года. А утром Ондрей и Владя просыпаются от артиллерийского грохота. Они бросаются к окнам и заспанными глазами вглядываются в небо. Поначалу видят лишь небольшие тучки в голубой дали. Но проходит несколько минут, и они замечают разрывы зенитных снарядов. Воют сирены, однако никто никуда не бежит. Люди стоят на тротуарах, на трамвайных путях и, всматриваясь в даль, громко переговариваются, смеются, размахивают руками. Это, конечно же, не налет, а просто учебная тревога. И стрельба тоже учебная. В небе не видно ни одного самолета, вообще ничего не видно. Так и надо, пусть немцы знают…
И все же трудно отделаться от тревожного чувства, ведь до границы рукой подать. А если вспомнить сомнительные укрепления, вырытые в песке, и сравнить их с основательными, отлично оборудованными укреплениями на границах Чехословакии… Нет, лучше не вспоминать!
Вскоре стрельба стихает.
* * *
Около восьми в комнату руководства «Пшелота» входит Ярда Достал. Человек он тихий, незаметный. И работу, кажется, выбирает себе под стать — что-нибудь очень нужное, но не бросающееся в глаза. Он не любит выступать с пространными речами, не ввязывается в дискуссии на собраниях, даже не поет вместе со всеми. Он только время от времени перекидывается парой слов, но именно с тем, у кого плохое настроение, кого что-то мучает, кто ищет выхода из трудного положения и никак не может его найти. Не тратя лишних слов, он добывает и ремонтирует все, что нужно эмигрантам. Если к обеду дают что-нибудь вкусное, он просит добавку, а потом эту добавку вместе со своей порцией раздает детям. И они бегают за ним, как цыплята за наседкой.
Он страдает астмой, потому что прошел через все, что обычно выпадает на долю профессионального революционера: сидел в тюрьмах, скрывался, голодал. И друзья нередко жалеют его: «Ярда, опять ты кашляешь. Приляг на минутку, отдохни». А он отвечает им с виноватой улыбкой: «Сейчас, сейчас… Вы лучше бы посмотрели на Густу Чабана, ему хуже, чем мне…»
