Что же мы с Джулией делали вместе? — попытался вспомнить Том. Джулия интересовалась живописью, а его картинные галереи и выставки вгоняли в тоску. Частенько он использовал работу в качестве прикрытия, чтобы не ходить. Может, Патрик вел себя иначе?
Не стоило ли ему заранее задаться вопросом, много ли у них с Джулией общего, а уж после делать ей предложение? Он думал, что довольно одинакового холодного и рассудительного отношения к жизни. Нет ли здесь ошибки?
Том взглянул через стол на Имоджен, чье отношение к жизни никак не назовешь холодным и рассудительным. В особенности исходя из ее рассказов.
— Не думаю, что тебе понравилась бы моя жизнь. Твоя, видимо, куда интереснее. Много друзей, приятное времяпрепровождение. Работа у тебя есть. Зачем куда-то срываться?
— Потому что мне надо уехать, — посерьезнев, ответила девушка. Облокотившись о стол, она принялась вертеть в пальцах бокал. — Пять лет я провела, предаваясь невыполнимой мечте. Пять лет желала того, чего получить не смогла. Думаю, мне следует полностью перевернуть свою жизнь, научиться смотреть на нее по-другому.
— Пять лет — долгий срок для ожидания чего-то. Или кого-то?
— Кого-то.
В памяти Тома всплыло названное на пляже имя.
— Эндрю?
— Эндрю, — призналась она. — Мы вместе учились. Я положила на него глаз еще при поступлении, и после мы три года были неразлучны.
— Что же случилось?
— О, ничего драматического. Эндрю просто перерос меня. — Имоджен выдавила жалкую улыбку. — Ведь встретились мы совсем юными, всего по восемнадцать, а закончили учиться в двадцать один. Люди спрашивали меня, чего я хочу добиться, имея в виду карьеру, а я могла думать только об Эндрю. Он был более амбициозен. Хотел стать журналистом, и стал. И неплохим вроде бы.
— И ты перестала отвечать его требованиям?
— Нет, не так. — Для Имоджен уже второй натурой стало защищать бывшего бойфренда. — Эндрю понял — мы хотим от жизни разного. Я всегда была счастлива жить мгновением, а он больше заботился о будущем. Думаю, он порой чувствовал давление с моей стороны, хотя никогда об этом не говорил.
— А о чем говорил?
— Говорил, что нам обоим надо получить немного больше свободы. Мы ведь три года жили вместе, редко проводили время по отдельности. Он считал — нам надо иметь возможность пообщаться с людьми, прежде чем мы остепенимся, и был прав. Двадцать один — слишком рано, чтобы себя связывать, хотя тогда я, конечно, считала иначе, — печально добавила она.
— А потом?
