Фирко стоял немного сбоку, около столика для посетителей. Он держал телефонную трубку и кивнул мне, давая понять, чтобы я помолчал, пока он не закончит разговор. Фирко заказывал цветочной фирме пана Новаковского двадцать одну чайную розу, которые в красивой корзинке надо было отправить пани Божене Норской в Джежмоль.
— Весной ты посылал ей орхидеи, — заметил я не без иронии, когда он положил трубку.
Он усмехнулся снисходительно и добродушно, как человек, который знает гораздо больше своего собеседника и испытывает к нему презрительное сочувствие, не сомневаясь, что из своих сведений сможет извлечь максимум пользы для себя. Меня раздражает эта его саркастическая усмешка. И вообще я его терпеть не могу. Сам вид его пробуждает во мне странное чувство: отвращения, смешанного с опасливым беспокойством, может быть, даже подсознательным страхом. Я знаю, что с ним надо держать ухо востро. Никогда не известно, чего от него можно ждать. Высокий, худой, с запавшей грудью, сутулый, с темным, плохо выбритым лицом, похожим на морду шакала, как их представляли древние египтяне на своих рисунках, с бегающими бурыми глазками, вечно непричесанный и неряшливо одетый — он вызывает во мне прямо-таки физическое отвращение. Я знаю, что другие относятся к нему точно так же и что сам он об этом тоже знает, но не делает ничего, чтобы заслужить симпатию окружающих. Именно поэтому он мстит нам, всеми способами старается нагадить, навредить.
— Ты сам сказал «весной», — пробурчал он с таинственной улыбкой, словно его развеселила моя наивность или мое неведение, — а сейчас уже осень. Может быть, под Новый год она и кактуса не будет стоить…
Секретарша хихикнула. Она может позволить себе такие вольности. Это «его человек» в объединении, благодаря ей ничто не укроется от глаз и ушей всемогущего Фирко. Он повел глазами в ее сторону, и она немедленно притихла. Я думал, что он пригласит меня в свой кабинет и мы поговорим о делах объединения, которые, как мне кажется, шли все хуже, и нет никаких надежд, что в ближайшем будущем они улучшатся. Я думал, что за чашкой кофе с кубинской сигарой, которые он обожал, услышу от него самые свежие сплетни и сориентируюсь, что он там против меня имеет. В нашем кругу позиция человека в некотором смысле определяется теми сплетнями, которые он может услышать и сам передать. Когда акции его на нашей бирже стоят высоко, ему рассказывают о возможных или предполагаемых изменениях в высших сферах. Особам, ничего уже не значащим, выдают информацию о том, кто с кем развелся или в данный момент разводится. Когда о какой-нибудь творческой неудаче говорят с человеком, имеющим вес в официальных кругах, то утверждают, что виноваты авторы. А авторам, тяготеющим к оппозиции, говорят, что виноваты официальные круги, что нынешний политический курс душит творческую свободу.
