Вот именно, он будет раскладывать книги от научно-популярных к художественным, то есть начиная с самых естественных по стилю и содержанию. Для этого требовалось снова перечитать все книги, но ведь времени в комнате было хоть отбавляй. Он уже заметил: время здесь словно остановилось. Невозможно измерить время, которое не течет.
Он надел штаны из стопроцентного хлопка, а поверх такой же футболки — свитер из стопроцентной шерсти (из них сорок процентов мохера). Затем он начал читать книгу, которая соответствовала его нынешним предпочтениям — была максимально близка к природе; в ней описывалась жизнь сибирских тигров. Прочитав три книги, во второй половине дня он уснул. Сон, как всегда, свалил его с ног. В этом коротком и тяжелом забытьи ему пригрезилось: на темно-синем бархатном фоне сверкала звезда. В тот момент, когда он увидел эту серебряную звезду, его охватила невообразимая тоска.
Он проснулся в слезах и посмотрел на окно, заклеенное пленкой. Звезды, разбросанные по бледному ночному небу, сияли не так, как звезда из его сна. Они были изумительно красивы, но той звезды не было в его комнате, где все расставлено по его вкусу. Спросонок он тяжело дышал, сердце учащенно билось; он думал. Он должен найти ту звезду. Именно она укажет ему путь.
Он был сентиментален, как это свойственно молодым людям. Гораздо больше любил Юнга, чем Фрейда. Не сказать, чтобы он особенно разбирался в психоанализе. Его пристрастия были стихийны и не имели никакого отношения к адекватности или убедительности научных теорий… С этого дня он начал искать ту звезду.
Первое, что он сделал, — дотронулся до оконного шпингалета на алюминиевой раме, которую за весь год ни разу не открыл. Наконец набравшись храбрости, он на сто восемьдесят градусов повернул шпингалет… Естественно, окно еще не открылось. Он подержал шпингалет в таком положении только тридцать секунд, а затем закрыл. Все это время он не дышал, поэтому его лицо покраснело. Его следующей целью было продержать окно незапертым сорок пять секунд. Он засек время на наручных часах и снова протянул руку к окну. Через неделю он уже мог оставлять раму не запертой, пока бодрствовал.
Впервые окно открылось по-настоящему только на третий день следующей недели. Первые два дня он безуспешно боролся с тяжелой рамой и даже уже начал сомневаться, не посажена ли она на клей. Был холодный день, с утра моросило. И тут из щели в три сантиметра, которую ему каким-то образом удалось приоткрыть, дунул ветер, коснулся носа и, казалось, достиг сердца.
