И еще я вдруг вспомнил свою мать. Она работала на оружейном заводе, и дома бывала очень редко. Время было военное, и работали там буквально на износ. Так что приходила она с миской ячменного супа, прибирала за мной, и назад уходила. Даже ночевать не оставалась. Я, конечно, понимал, что невозможно такое — не спать сутками, но совсем не обижался на нее. Дома спать было вообще невозможно — только впадать в ледяное забытье и мечтать о смерти. Если бы наша комната располагалась на верхних этажах, можно было бы попробовать переползти через подоконник и выпасть вниз, но первый этаж не давал никаких надежд. Во время каждого очередного авианалета я молил, чтобы бомба упала в ту дыру, через которую дожди заливали мою комнату, и хоть немного промывали полы от моего дерьма. Поэтому мать я совсем не осуждал, что она не оставалась со мной рядом — ни один здравомыслящий человек по своей воле бы здесь не остался. Или бы непременно сошел с ума.
Шел уже седьмой (а может девятый) день, когда я видел свою мать в последний раз. Я умирал от голода. Хорошо хоть всю неделю были дожди жажды не было. От нее страшная смерть, а от голода — ерунда.
В окно я так и не посмотрел, так как с удивлением услышал стук приближающихся шагов к дверям моей комнаты. Шаги были явно мужские. Я перекатился с живота на бок, чтобы рассмотреть, кого же могло занести в это проклятое Богом место. Дверь отворилась, и в комнату вошел «яйцерез» с автоматом на правом плече. Меня поразил серый блеск на его ресницах впрочем, с голодухи это могло и померещиться.
— Есть хочешь? — спросил офицер. Я отрицательно покачал головой. Мне действительно ничего не хотелось, поскольку мне было уже легко. Всего неделя, и не замечаешь ни голод, ни холод, ни дождь. И чувство полной безысходности, давящее ранее душу тяжелым камнем, уже будто бы растворилось во влажном холодном воздухе.
— Но у меня очень вкусно, — возразил мужчина и ловко, как фокусник, извлек откуда-то тарелку с дымящимся мясом, картошкой и овощным рагу.
— А у меня все равно нечем расплатиться.
— А я разве чего прошу? — удивился «яйцерез».
— В том-то и беда, что нет.
— Не пойму я тебя, малыш, — лицо мужчины приняло озадаченное выражение.
— Все просто. Честные люди все продают за деньги, и ничего больше не требуют. Другие, — я особенно выделил это слово, — обожают делать подарки. И за свои подарки заставляют расплачиваться до конца жизни.
— Может, ты и прав, малыш, — покачал головой мужчина, — но если ты сейчас не поешь, то жизни твоей недолго осталось.
