― Везем мы в основном каперсы, ― бодро объявил Николас.
Годскалк с удивлением заметил, что тот и впрямь в хорошем настроении. Впрочем, священник был рад, когда ужин наконец закончился. После таких новостей говорить было особо не о чем…
На борту «Чиаретти» находилась сотня вооруженных солдат, призванных защищать Трапезунд, и это было поважнее каперсов. Стоит туркам это заподозрить, и они никогда не позволят галере миновать Константинополь. Если прознает Пагано Дориа ― это будет также опасно. А в остальном… Они знали, чем рискуют, когда выходили в море. К тому же оставалась надежда, что испытательный срок длиною в год, который дали им Медичи, благополучно минует, а турки так и не перейдут в наступление. Летом они вполне могут затеять войну, но необязательно в Трапезунде. Этот далекий гористый край не слишком интересен султану, который и без того получает оттуда дань. «Уединенный рай, ― так называл эту страну Бессарион, ― где собраны все земные богатства».
Лекарь Тоби, который изъяснялся совсем иначе, нежели Бессарион, высказался по-другому, но так же сжато:
― Желаете знать, что нас ждет в Трапезунде? Если турки не нападут или нападут на кого-нибудь другого, мы будем кататься как сыр в масле. Если турки нападут, и мы одержим победу ― нас увенчают лаврами как героев. Если нападут, и мы проиграем ― тогда нас с капелланом посадят на кол, Юлиуса оскопят, чтобы сделать из него евнуха, а Николас будет изготавливать на продажу фармуки. Сложновато ему будет самому вести учетные книги…
― Приспособится, ― ответил на это Годскалк. В ту пору он именно таким образом оценивал Николаса.
* * *
После оживленных прощаний гости бальи неторопливо двинулись вниз по склону холма, к морским воротам.
Юлиус размышлял о стрелах для арбалетов, Тоби и Годскалк негромко переговаривались о чем-то. Джон Легрант, который за весь вечер не сказал и двух слов, сейчас также хранил молчание.
Лишь мессер Пагано, оставив позади своих собственных спутников, взял под руку Николаса и теперь, оживленно болтая, увлекал его вперед.
Впереди шествовали с факелами гвардейцы бальи, а сзади ― слуги, среди которых был и Лоппе, старавшийся держаться поближе от чернокожего Ноя.
Дориа, похоже, пребывал в отличном настроении и излучал дружелюбие.
Он рассказал парочку славных историй, в том числе и (шепотом) о самом венецианском бальи. Юлиусу не нравилось чувство юмора генуэзца; Николасу, судя по всему, тоже. Он порой улыбался, но ямочки на щеках так ни разу и не появились. Стряпчий видел такое в первый раз.
