Сердце ее отчаянно стучит, глаза превратились в щелки от яркого света, она медленно идет по направлению к прожекторам, а сама думает: «Веди себя спокойно. Ты чувствовала то же самое в машине у Макса, и со Страудом, когда появилась эта официантка, но ты вела себя спокойно, и все обошлось благополучно».
Она слышит, как с каждым шагом на ее юбке расстегиваются кнопки.
– Какой сексуальный звук, – говорит голос, хихикая.
«Спокойно, – думает Жанин. – Считай, что это обыкновенное прослушивание».
Конец первой части.
Руководство по порнографии и политической истории. Роскошная домохозяйка, созревшая для удовольствий и совершенно не похожая на мою жену Хелен, отправляется поразвлечься, но у нее возникают проблемы с полицией и неожиданно появившейся мини-юбкой.
2: Это превосходно. Никогда еще мне не удавалось так хорошо себя контролировать. Я покинул Жанин как раз в тот момент, когда мое возбуждение стало почти чрезмерным, а в своих фантазиях я не вспоминал никого из реальных людей, кроме матери, а она никогда не стыдила меня за мои грезы. Почему? Потому что я все равно не стал таким мужчиной, каким она хотела бы меня видеть, – со служебной машиной, приезжающей по первому моему требованию, солидным счетом, индексированной пенсией и не связывающимся с реальными женщинами, которых она презирает: Хелен, Зонтаг, издательница, проститутка под мостом, моя самая первая любовь, о, забудь ее. В конце концов, я обрел полную безопасность, я обезопасил себя до самой смерти. Если только не случится революции. А она не случится. Так что у нас достаточно времени (если я буду внимателен и мне удастся удержать все под контролем), достаточно времени, чтобы заказать и отведать всех воображаемых женщин в моем мысленном меню.
Порнография по большей части не имеет успеха, а все потому, что она недостаточно драматична. Слишком мало героев. У автора в голове только один исход, и он легко его достигает и не может предложить ничего, кроме сплошных повторений с некоторыми вариациями, которые не вызывают такого же возбуждения, как в первый раз. Даже в «Истории О» с ее длинными, медленными, скрипящими, словно тормозные колодки, предложениями, которые мягко, как мохнатые змеи, танцуют вокруг героини, меня не увлекло по-настоящему ничего, кроме первых двух страниц. Чтобы сохранить возбуждение, не доводя до мастурбации (ненавижу это слово), до семяизвержения (ненавижу это выражение) (сама мысль об этом мне ненавистна, ненавижу оргазм, я чувствую себя опустошенным после него), чтобы сохранить возбуждение, моя Жанин должна двигаться к оргазму сквозь мир, подобный опасному лесу, и за мгновение до того, как она его достигнет, я должен быстро переключить свое внимание на других героинь в лесу – женщин, движущихся к своим собственным оргазмам, и все эти оргазмы такие разные, но взаимосвязанные. Я буду историком, последовательно описывая Германию Британию Францию Россию Америку Китай, показывая, как в каждой из этих стран зреет страшный экономический кризис, коренящийся внутри системы, но доведенный до кипения внешнеполитическими угрозами, когда главы государств спускаются в свои секретные бункеры к контрольным панелям, делают кое-какие заявления, после чего по улицам городов начинают ползти урчащие танки, начинаются эвакуация, концентрационные лагеря, взрывы, обстрелы, яростная пропаганда и ужасающее единение мира во всеобщей катастрофе накануне последнего, гигантского, окончательного взрыва. Вот как в большинстве своем должны заканчиваться порнографические произведения. Садистский подход? Пожалуй – если бы только книги де Сада не были такими беспомощными. На каждой десятой странице он описывает все ту же оргиастическую мастурбацию, а сами эти десять страниц заполнены пафосными оправданиями вроде: раз природа так жестока и беспощадна, почему бы и нам не быть такими же? Пустая болтовня. Природа – это не более чем слово, обозначающее Вселенную и ее закономерности. Чтобы быть жестоким, нужна идея, а идеи есть только у человека. Части Вселенной сталкиваются и разрушают друг друга, но шторм или землетрясение – это вовсе не жестокость. Даже животные – и те не жестоки. Только человек представляет собой настоящее зло. Пора бы теперь мне, великому жестокому леснику, повидать одну из моих мышек в другой части леса.
