— Иван! — встревожилась Анастасия Егоровна.
— Что дурой была? — настойчиво повторил Зубович. — Сама долю выбрала.
Теперь Полетаев заметил в глазах Веры слезы. Но по тону, каким она говорила, не было видно, что Вера обижена словами старика.
— Я просто человека остеречь хочу. Вам-то чего, Иван Феоктистович, заступаться?
— Он, может, и ошибался, а вот ты сознательно действуешь. Знаешь, как такое поведение называется?
Полетаев чувствовал себя неловко: о личном говорят. И мало того что при нем сводят неясные родственные счеты, речь идет о его подчиненном. Да о каком еще подчиненном — о старшем помощнике. О человеке, которому он обязан доверять как самому себе там, на ста тридцати метрах металла, посреди океана. Надо бы все же выяснить, в чем тут дело, но Полетаев молчал. Он всегда отделял личное от того, во что могут и должны вмешиваться окружающие.
Промелькнуло в мыслях, что разговор идет с т р а н н ы й. Полетаев, больше года видевший над головой немецкие самолеты, привык, что люди страдают, веселятся, печалятся, радуются только в связи с одним — с войной, что она всему первопричина, всему источник. А тут, у владивостокских жителей, по-другому, вроде по-довоенному, особые, свои дела. Реут сделал что-то плохое Вере. И Зубович, судя по всему, считает, что плохое, но почему-то главный огонь направляет против нее, Веры. Почему? Потому что важнее старику перебороть что-то в ней, а не в Реуте?
И Вера, споря с Зубовичем, тоже в конце концов сводила все только к самой себе. Она не жаловалась, нет. Скорее настаивала на правильности какого-то своего поступка. И вот это-то и не нравилось, видимо, старому капитану.
Полетаев слушал малопонятный, состоящий из недомолвок разговор и чувствовал себя как-то неловко. Пожалуй, надо поскорее уйти. К счастью, часы на стене тугим ударом напомнили, что уже час ночи. Он извинился, задевая за стены узкой прихожей, натянул кожанку, попрощался с хозяевами.
Внезапно Вера тоже поднялась, коротко простилась и вышла вслед за ним.
На темной, как бы несуществующей лестнице Полетаев взял Веру под руку, нащупал ногой ступеньку. Вера шла рядом недолго, маршем ниже оказалась впереди, и пришлось удержать ее, чтобы она остановилась у слабо синеющей двери.
— Мне непонятны две вещи, — сказал Полетаев. — Почему рассердился на вас старик? И что такое у вас с Реутом? Я ведь ни одного слова не понял. О чем вы спорили?
— Все об одном и том же, — сказала Вера громко и вызывающе. — Реут здесь ни при чем. Просто старик считает, что у меня последнее время слишком большой выбор. — Она усмехнулась. — Слишком много мужчин вокруг одинокой женщины с незаконченным высшим образованием.
