Проплывши под водой саженей триста, вскарабкалась на льдину. Медвежата ревниво подскочили к воде, отпрянули. Волна грозилась шлепнуть.
Льдина покачивалась под тяжестью медведицы.
Поблизости, как мяч из воды, вынырнула круглая голова нерпы. Медведица присела на передние лапы, соскользнула в глубину.
Ветер с залива, наполненный солью, влажно ударил в лица людей, стоящих на мысу.
14
Вану сладил чум.
Распластавши руки, Вася упал на мягкие шкуры.
Достал ладанку, в которой хранился ломоносовский чертеж полярных стран. Расправил его. Северный берег. Камчатка. Новая земля. Ямал. Обь. Ровными, точеными буковками выводил Михаил Васильевич эти названия. Что испытывал он, мыслью окидывая северную макушку земного шара? Вот Карская губа, уткнувшаяся в южные границы Ямала, в само основание полуострова. Ямал, Ямал… Нет, Михаил Васильевич, скобочка залива не тут, не под Ямалом.
Прозрачной иголочкой пера Зуев начертал едва заметное полукружие Карской губы на два градуса западнее.
Так тому и быть отныне!
В правом уголке Ломоносов написал два слова: Чаятельный Берег. Чаял, что и эти неведомые широты будут открыты землепроходцами, они доберутся туда, к Чаятельному Берегу, северным морским путем. Тот берег далек. Но вот он его, зуевский, Чаятельный Берег, Чаятельный бережок Карской губы.
Примостившийся рядом и с любопытством наблюдающий за Васей молодой эзингеец не скрыл удивления:
— Васи, чего рисуешь на берестяном листе?
— Это не берестяной лист. Это карта.
— Карта? Кар-р-та, — попробовал на зуб новое русское слово Эптухай. — Она зачем?
— У тебя есть лицо?
— Зачем так говоришь? — Эптухай провел пальцами по щекам.
— Карта — лицо земли. Все на ней обозначено. Даже нос есть — Канин. И губа — Карская.
— А тундра, где живут самоеды?
— И тундра.
— Послушай, луце, — поразился Эптухай, — как на таком листочке помещается тундра?
Вану зацокал языком:
— Натуралисса, натуралисса! — Так он по-своему выражал восхищение своим начальником.
— А теперь, мужики, маленько посплю, — потянулся Зуев. — Глаза так сами и закрываются…
— Чокот, чокот, чокотушечки! — не унимался Вану.
Засыпая, Зуев думал: «Присловье самое тверское, а „чокот“ по-остяцки — „снег“. Как неожиданно слова сходятся! Через тысячи верст, через полдневные страны — как гуси перелетные».
15
На горизонте, раскинув паруса, маячил двухмачтовый бриг. Бриг удалялся от берега.
Голос адъюнкта Мокеева пропел:
И непрестанно смотря туда, где корабль Одиссеев,
Бегом волны деля, из очей ушел и скрылся.
