— Алиса?
— А кого вы ждали? Доротею?
Доктор извиняется перед пациенткой. Та прекращает писать, неодобрительно смотрит на Алису и выходит. Доктор Данби снова садится к столу, опирается подбородком на сжатые кулаки.
— Как ты себя чувствуешь?
— Как я себя чувствую? Как человек, который только что обнаружил, что его сестра, умершая десять лет назад, скорее всего жива!
Она думала, что доктор будет потрясен куда больше, но он почти не реагирует на эту ошеломляющую новость.
— Ты уже самостоятельно обнаруживаешь кое-какие детали и принимаешь их, а это означает, что тебе лучше.
— Как это лучше? Господи, да вы же засвидетельствовали смерть Доротеи! Я видела документ своими глазами! Доротея Дехане, умерла двадцать девятого сентября тысяча девятьсот девяносто седьмого года от перелома основания черепа, несовместимого с жизнью! Что это значит?
Алисе кажется, что на лице доктора промелькнуло выражение жалости.
— А почему ты уверена, что этот документ не фальшивка, сфабрикованная твоим отцом? Ты когда-нибудь видела, чтобы люди хоронили своих детей в глубине собственного сада?
— Мой отец хотел, чтобы Доротея осталась рядом с ним, и мама тоже хотела бы этого. Он в порядке исключения получил разрешение от префекта Па-де-Кале, и…
— В порядке исключения… Ну конечно… Тоже фальшивка. Мы с твоим отцом сделали все это ради тебя, Алиса. Чтобы тебе стало лучше.
— Чтобы стало лучше? Но…
— Алиса… Ты же знаешь, что мы с Клодом — старые друзья. У нас с ним много общего, твой отец — исключительный человек, очень образованный, но очень много перестрадавший из-за своей репортерской работы, в частности в Ливане. Ты помнишь, как мы все вместе замечательно проводили время вечерами на ферме? Летом, когда мы подолгу сидели в саду под открытым небом? А наши вылазки на охоту? Боже мой, я в жизни не видел такого охотника. Я восхищался им, ты же знаешь…
Алиса чувствует, что ей необходимо сесть. Если она останется на ногах, ей станет плохо.
— И что? К чему вы все это говорите?
— Твой отец любит тебя больше всех на свете. Гораздо больше, чем любой другой человек способен любить своих детей. Всю жизнь его преследует страх, и этот страх мучит его по сей день.
— Чего он боится?
— Потерять тебя. Боится, что ты поранишься, ведь ты всегда была такой хрупкой. Боится, что ты окажешься в заведении, где он сможет видеться с тобой только в присутствии врачей. — Он встает, идет к окну, смотрит на крыши домов. — Так вот, он часто просил меня о каких-то мелких услугах. По его просьбе я освобождал тебя от занятий в школе чаще, чем любого другого больного, при малейшем недомогании. Я запретил тебе заниматься спортом в детстве.
