— Натка, у меня день рождения! Пошли пить чачу! Все пошли!
У Жеки была широкая натура. Она любила размах. Все так все. Мы живо откликнулись:
— Вот отлично! Поздравляем! Тебе сколько стукнуло?
И мы бросились теребить ее, дергать за уши. Она отбивалась, хохотала, потом сдалась и терпеливо вынесла все мучения. Уши у нее стали пунцовыми, лицо с нежной кожей в еле заметных веснушках пылало. Сверкнув озорными синими глазами, она скомандовала:
— Теперь двинули!
Мы пошли. Собрались компанией у Жекиной хозяйки. Пили чачу — виноградную водку. Шумели, пели. Одни девчонки.
У хозяйки нашелся патефон. Старый, с отломанной ручкой. И куча заигранных пластинок. «Если завтра война», «Три танкиста»… Эти мы откладывали в сторону.
Хрипели «Очи черные», отчаянно взвизгивал «Синий платочек». Мы громко чокались гранеными стаканами, закусывали солеными огурцами. Пили за летную погоду, за наступление…
И вдруг среди замусоленных пластинок с «Брызгами шампанского» и «Рио-Рита» — Григ! «Песня Сольвейг», печальная и нежная.
Наступила тишина. Стало грустно. Моя соседка Нина Ульяненко заплакала. Я стала утешать ее. Потом, обнявшись, мы стали плакать вместе. О чем? Трудно сказать. Что-то вспомнилось. Чему-то не суждено было сбыться. И вообще действовала чача.
К нам присоединились другие. И даже озорная Жека сидела, опустив голову, и, покусывая губы, молча плакала. Слезы капали в пустой стакан. Мы плакали тихо, мирно, самозабвенно. Было хорошо.
Выплакавшись, мы пошли получать боевую задачу.
Район Моздока — самый укрепленный на Тереке. Сюда мы часто летаем бомбить вражескую технику, войска, переправы.
Терек… Бурный, непокорный. Поэты говорят, что он шумит, рычит, воет. А сверху он кажется тихой, смирной рекой. Ночью Терек с его крутыми излучинами и плавными изгибами похож на голубоватую ленту, оброненную на темную землю.
…Светло в кабине, светло кругом. Прямые как стрелы лучи, ослепительно белые, режут небо на куски. На множество кусков. Лучи широкие: в луче самолет может кружиться, делать виражи — и не выйдет за его пределы. С земли бьют фонтаны пулеметных трасс. Из разных мест они устремляются в одну точку — туда, где летит освещенный прожекторами самолет. Кажется, что вот-вот одна из них полоснет по самолету. Они проходят близко, совсем рядом…
Бомбы сброшены, и теперь я могу подсказать Ире, как маневрировать. Она старается не смотреть на слепящие зеркала прожекторов. Старается, но все же поглядывает на них… Бросает самолет то вниз, то в сторону, уклоняясь от пулеметных трасс. Наконец, завертевшись, спрашивает:
