— Ты чё, батя, орёшь? Чем недоволен? — первым поднял голос дёрганый мужичок, голый до пояса, и обколотые синевой жилы рук с появлением чужака напряглись. На дощатой груди прокажённого сикось-накось светилась надпись: «Тюрьма не школа, прокурор не учитель!» Он приставил к уху ладонь воронкой: — A-а, не слышу?!
— Вы же так лес сожгёте! Глядите, сушь какая! Понесёт ветром огонь, дак уже ничем… Вон он, ельник-то, а в нём сухие мхи!
— А ты чё, лесником тутошним промышляешь?
— Нет, я не лесник, слава Богу, а то я бы с вами не так разговаривал!
— Бугор, чё он гонит?! Ты откуда взялся-то, балаболка?
— Кто — мы подожжём?! Да упаси бог! Ну, балуется малый, с кем не бывает… — отец Эдика — Бугор — пожал плечами, ласково глядя на Ивана Матвеевича. — Присядь лучше, отец, выпей с нами за праздник, не откажи!
— Противно мне пить с вами, алкашами! — не удержался Иван Матвеевич.
— Э, дед, за базаром следи! Где алкашей видишь?! — напрягся чёрный от раннего загара парень, весь в кубиках жёстких мускул. Он всё это время молчал, сцеживая себе под ноги через забранную в рот соломинку жёлтую слюну, и очень был увлечён этим.
— Мальчики, только не ругайтесь! — закуривая тонким бледным ртом, вздохнула светловолосая девчонка лет семнадцати.
Другая, полненькая, у которой сбилась на голое плечо тесёмка лифчика, отогнув мизинец, заграбастала пивную бутылку и, запрокинув коротко стриженную чёрную головку, припала к блестящему горлышку податливым красным ртом.
— Дай, Верка, сигарету — я засохла без миньету! — отпив, попросила она свою спарщицу по стыдному занятью, а уловив на себе укорный взгляд Ивана Матвеевича, вся скорёжилась мордашкой, как береста на огне. — Ну чё, дёд, зенки пялишь? Я за просмотр ваще-то баксы беру!
Покатилась со смеху, отхаркнув косточки помидоров.
— Не ополоилась? — с улыбкой спросил Иван Матвеевич.
— Чё?!
— Я говорю, мол, не напрудила в штаны, от смеха-то?
— Ты — старый пень собакам ссать! В натуре, чё пургу несёшь? — она поглядела кругом и смышлено шмыгнула носом. — Он чё, так и будет меня оскорблять? A-а, крокодил Гена? Я тогда щас соберусь и уйду!
— Да не, Надюха, зачем? — сказал чёрный парень, Гена. — Батя рамсы попутал, не на тех, короче, бочку покатил… Слышь, старик, греби отсюда!
Всё разом, что болело в нём весь этот долгий день, взпялось в Иване Матвеевиче от единого слова, будто в саму душу его, смётанную из сушья, сунули горящую спичку, и он, не сдерживаясь более, зажмурился и с яростью своей правоты пинком расшиб застолье.
