— Непостоянство в их науке наметилось, — продолжал дядя Вася. — Трудно им теперь. Знай, да поворачивайся. За Алешку, прямо скажу, не очень беспокоюсь. Он, хоть и не стреляный, а всегда вывернется… А ты, Борька, попроще будешь, — улыбнулся министр и хлопнул лейтенанта по затылку, как когда-то еще в детстве на рыбалке. До войны это называлось «дать макарону». И Курчев снова не обиделся.
— Ты здесь, Васенька? — спросил грудной голос за дверью.
— Сейчас. — Министр поглядел на племянника: тот застегивал китель.
— Вы что, курите потихоньку? — улыбка у Ольги Витальевны была снисходительная, словно она понимала и почти готова была на этот раз простить мужчинам их слабость. — Ты почему не здороваешься, Боря?
— Извините, — покраснел Курчев.
Даже в халате и шелковом платке, прикрывающем бигуди, тетка выглядела, как на выпускных экзаменах.
— Что это у вас за банная идиллия? Четверть одиннадцатого, Васенька.
— Сейчас, — повторил министр и встал. Лицо у него было несколько раздосадованным, словно он что-то силился вспомнить. — Да, так ты не проворонь момент выписки, — снова хлопнул по шее племянника. Получилось ненатурально, поскольку дядя Вася хотел сказать совсем не то. Но, взглянув на жену, которая, высокая и величественная, в своем шелковом синем, длинном, до полу, халате ждала в дверях ванной, он четко и резко, словно у себя на работе, сказал, как припечатал.
— Пропишешься, денег дам на обстановку. — И нарочно для жены добавил: — Три тысячи с тетей Олей дадим. Так что рассчитывай, — и тут уж погладил племянника по мокрой негустой шевелюре.
И все-таки он чем-то напомнил заготовителя. И как раз в тот момент, когда вспомнил о деньгах. Не нужны были Курчеву эти три тысячи. То есть нужны были, но платить за них пришлось бы втрое больше, правда, не деньгами. Одних разговоров набралось бы на миллион. Сиротка!
Он глядел в зеркало. Лицо было совсем не сиротливым, но уж больно нескладным.
— Бывают же такие вывески! — вздохнул, вспомнив, что за стенкой незнакомая стройная аспирантка читает его насморочную чушь. «Кажется, красивая…» — попытался представить себе сидящую на диване гостью. Она была в сером домашней вязки свитере с высоким воротом и в длинной шерстяной юбке. Туфель он не запомнил. «Кажется, ботинки, отороченные мехом. А лицо? — спросил себя. — Лицо, кажется, овальное, продолговатое. Нос прямой, не длинный. А волосы? Каштановые, что ли?» Словесный портрет получался, прямо скажем, зыбковатым. Но сейчас, содрав с кожи пот и усталость и распрощавшись с запахами дежурки, офицерского домика и с духом заготовителя кураги, Курчев чувствовал, что аспирантка, несмотря на все старания невестки Марьяны и кудахтанья братца-доцента, ему нравится.
