— Что-нибудь случилось? — спросил.
— Сдалась мне эта Германия! — крикнула мать. Голос был капризный, какой-то деланный. Доставалось ей, колошматили в хвост и гриву. Вот она и неловкая, нерасторопная, хотя и не толстая.
— Ну и не езди! — сказал я.
— Не притворяйся! — взвизгнула мать. — Я знаю, ты хочешь меня выжить. Вы с отцом только и мечтаете меня выжить, чтобы я умерла на чужбине!..
Я прошел в комнату и сел на свой матрас. В отличие от мамашиного он лежит прямо на полу возле наружной стены.
— Успокойся, Гапа, — сказала Фира Евсеевна. Я не видел, как та вернулась, потому что комната разделена перегородкой на собственно комнату и кухню, которая одновременно прихожая. Перегородка не до самого потолка: две половины дощатого забора поверху связаны перекладиной.
В кухне звякнула конфорка. Это Фира взгромоздила на плиту ведро. Я знал, что надо дать матери выговориться. И хорошо еще, если обойдется без слез и гроханья на пол.
— Вы с отцом… вы с отцом… вы с отцом… — Это продолжалось почти вечность, как будто патефонная игла ездила по пластинке со сбитой дорожкой.
— Гапа! — прикрикнув, подтолкнула ее Фира, и мутер поехала дальше.
— Пусть я плохая мать. Но, когда отец поселит здесь свою стерву, не думай, что тебе будет лучше.
— Ты хорошая мать, — сказал я.
— Я знаю, тебе Берта все уши прожужжала, что я плохая мать…
— Гапа, опомнись! Ну при чем здесь моя кузина?! — крикнула Фира.
Так сошлось: Берта и Фира — двоюродные сестры.
— Перестань, — сказал я. — Ты хорошая мать. Фира Евсеевна, — крикнул я за перегородку. — Скажите ей, что она хорошая мать.
— Гапа, возьми себя в руки, — сказала Фира Евсеевна.
— Ну и оставался бы в Сибири со своей Бертой… — захныкала мать.
— Гапа! — прикрикнула Фира Евсеевна.
— Хорошо. Я уже взяла себя в руки, — сказала мать. — Валерий, иди сюда. Смотри, это я оставляю тебе.
Она откинула подушку — на топчане вдоль перегородки выстроились семь банок консервов. Две больших, как снаряды без головок, бронзовых американских тушенки, три синих, овальных, как флаги, бекона, и две наших, как гранаты без ручек, сгущенки.
— Брось, — сказал я. — Куда мне столько?
Мне было неловко: эти банки появились сразу за истерикой — без всякого антракта.
— Забери с собой половину, — сказал я совершенно искренно.
— Глаза б мои на них не глядели… Рвать от них хочется, — крикнула мать с воплем, словно ее и впрямь мутило.
— Гапа, — зашипела Фира Евсеевна.
— Извини, — сказала мать.
— Возьми половину, — повторил я.
