Я не просил ее выходить за меня замуж. Я собирался сделать это со дня на день, возможно, я бы даже сделал это однажды, но в то утро я этого не делал. Меня окольцевали. Меня нежно взяли за безымянный пальчик, чтобы напялить на него обручальное кольцо, как ни в чем не бывало. У-у-у, какие мы хитренькие. Мы хитренькие, но до следующей недели мы вряд ли доживем.
Как он там выкрутился, этот парень из «Мизери»? Ну, вы помните, этот знаменитый писатель, захваченный своей фанаткой Кэти Бэйтс, маньячкой-одиночкой? Ну, с перебитыми ногами и прикованный к ее постели, месту боли и ненависти? Он, пожалуй, единственный, чья поза могла бы всерьез посоперничать с моей. Уверен, что у него череп ломило от этой иронии судьбы. У какой-то бабы оказалось вдруг больше воображения, чем у него, матерого писателя. Какая-то мужичка написала ему историю, бредовую до невозможности и в то же время вполне реальную, сделав ему реверанс, так как вывела его в качестве главного героя. Вот уж воистину и так для этого парня события разворачивались не гладко, а он еще был под постоянным присмотром этой буйнопомешанной, по сравнению с которой моя жена покажется просто святой. И все-таки, если мне память не изменяет, парень одержал победу. Но память мне все чаще изменяет, и сегодня, как никогда, я оплакиваю ее безвременную утрату, потому что она перекрывает мне доступ к самой интересной части сценария. Мне никак не удается восстановить в голове ее конец, вспомнить, как же ему все-таки удалось обставить свою несчастную участь. Отдадим дань справедливости: мои ноги никто не превращал в кровавую кашу, но в роли кровавого мстителя я вполне могу потягаться весом с тем инвалидом: ведь я инвалид по весу. Мое положение в качестве ее убийцы не вполне устойчиво: я человек приземленный. Априори могу утверждать, что никто не опасается заранее напольного коврика. У меня есть только одна вещь, в которой я абсолютно неуязвим: это мой гнев. Я допустил ошибку, что не стал действовать опрометчиво в момент, когда родилось решение. В тот миг, когда осознание абсолютной уверенности в том, что я должен сделать, сообщило рукам силу, способную свернуть горы, чтобы обрушить ее на врага. Гнев остается неизменным, а вот ярость имеет свойство остывать. Она быстро превращается в таблетку аспирина, брошенную в океан. На нее нельзя рассчитывать как на единственно верное оружие. Мне надо что-то покрепче, потяжелее и поострее.
Надо было вцепиться ей в горло, пока она была больна и ослаблена. Теперь, когда она выздоровела и восстановила физическую форму, мое будущее становится пугающе нестабильным и подчиняется воле случая.
