Я стал бегать за ней. И так я влюбился сначала в ее затылок. Потом в маленькие ямочки, которые получаются, когда напрягается рука, согнутая в локте. Потом в сгибы под коленками, которые исчезали на каждом шагу, чтобы появиться снова, обнажая две неотразимые бороздки под попкой, две кавычки, мелькавшие вокруг промежности. Они стоят всех цитат мировой литературы. Ее попу я разглядел гораздо позже. А в тот день я увидел прямо над ягодицами между верхним краем шорт и нижним краем футболки (она была в топике по последнему писку моды) две ямочки, которыми отмечены некоторые женщины, как клеймом настоящие драгоценности.
Короче говоря, поначалу я влюбился только в эти ямочки. Влюбился в воздух. В ветер. В ничто. В пустоту.
Я никогда не верил в знаки судьбы.
Она остановилась напротив дома. Она обернулась. Она смотрела на меня одно мгновение, одну неуловимую секунду. Ее глаза смотрели на меня, но в этом мгновенном голубом взгляде было два тысячелетия сострадания мужчине и вечность любви ко мне. Если бы ее взгляд продлился еще хотя бы долю секунды, я умер бы от любви прямо на тротуаре.
Я вернулся к себе и мастурбировал до потери сознания. Я думал о ней. Она была для меня самой красивой женщиной в мире. И я содрогался, представляя все ямочки на ее теле.
Боже, как я хочу есть. За все выходные эта сволочь ни разу не высунула носа наружу. У меня из запасов осталось только несколько кусков черствого хлеба. Если вычесть из них заплесневелые корки, трапеза получается не ахти. Два дня и три ночи без охоты на объедки — это долго. Слишком долго. Пару недель назад я мог попытаться сделать ночную вылазку, но теперь она сама осаждает кухню по три-четыре раза за ночь. Хватит с меня ее взглядов. С каждой нашей встречей я таю на глазах, я это чувствую. Я чувствую, что с каждым разом из меня испаряется частичка моего мозга. Но я не сумасшедший, я прекрасно осознаю, что пока еще не сумасшедший. Она больная, настоящая маньячка, я в этом совершенно уверен! Но ее вид почему-то всегда сбивает меня с толку, и я, елки-моталки, начинаю сомневаться. В те мгновения, когда мой воспаленный мозг рисует мне на белой стене смутные воспоминания тех мест, где мы занимались любовью, когда мой член встает и требует заслуженной награды за наши долгие экстазы, когда у меня в ушах эхом раздается ее голос, отсылающий меня к моим двадцати двум годам и к ее словам, обращенным ко мне: «Я хочу вас — тебя и всех тех, кем ты еще станешь!» Я сомневаюсь и одновременно верю в эти мгновения, потому что пью из горла, пью взахлеб, зажмурив глаза, то, что должно было стать моей жизнью, моей счастливой жизнью.
