К половине первого ночи, когда Эльза и Анри без устали обнимались, сидя на банкетке, я опустошила бокал водки, запивая его апельсиновым соком, шатаясь, добрела до игроков и, опершись о того, с которым играл Эрик, спросила:
— Почему вы не танцуете?
— Колено болит.
— Это не мешает вам играть в теннис?
— Допустим, я не люблю танцевать.
— Почему?
— Так просто. А почему вы обрезали волосы?
Я ответила первое, что пришло в голову, но, когда я пьяна, у меня появляется чувство юмора:
— Чтобы обезобразить себя.
Мелькнула мысль: это первый вопрос, заданный мне Эриком с начала каникул.
— Ну что, удалось мне это?
— Нет, не удалось.
А это уже был первый комплимент. Конечно, мне стало приятно, но ненадолго. Я вновь спросила:
— Почему вы солгали Франсуазе?
— Извините?
— Почему вы сказали ей, что вам пятнадцать с половиной?
Он спокойно ответил:
— Никогда не говорил ей ничего подобного. Она, должно быть, ослышалась.
— Она вам нравится? — продолжала я.
После недолгого раздумья и с неподдельным удивлением он спросил:
— Кто? Франсуаза? Она милая. Хочется ей помочь.
— Никакая она не милая.
— Вы плохо ее знаете.
— Из желания помочь ей вы пытаетесь поссорить ее с Мишелем?
— Не понимаю.
Он как будто и вправду не понимал. Пожал плечами, выиграл две партии и предложил мне сыграть с ним.
Я отказалась. Тогда он встал, передал игру двум девицам, торчавшим рядом.
— Одному неинтересно, — заключил он; затем, посерьезнев, добавил: — Я не понял вашего последнего вопроса. В любом случае, мне кажется, у вас довольно-таки превратное представление обо мне…
Тут я чуть не провалилась сквозь землю, во всем виня водку, будь она неладна. Веду себя как последняя дура в мире. А ведь мне следовало бы знать, что Франсуаза только и делает, что набивает себе цену, воображая себя покорительницей сердец всех мужчин, которые случайно улыбнулись ей на улице. Теперь все ясно: Эрик сказал ей несколько любезностей перед тем, как подняться к себе, а она вообразила бог весть что. Я же была несправедлива к нему и — что еще хуже — вела себя как склочница и пьянчужка!
Пока я думала, как мне это исправить, Эрик взглянул на часы.
— Уже очень поздно.
Улыбнувшись мне, он подошел к Эльзе с Анри и что-то шепнул им; на обратном пути молчание наше было вроде то же, да не совсем. Оно было полно враждебности, которую я заслужила, потому что больно уколола легко ранимого человека, и без того отмеченного житейской бедой. Мне было стыдно за себя.
Прощаясь, мы обменялись с Эльзой и Анри холодным рукопожатием, и, пока я поднималась по лестнице, мои мрачные мысли продолжали свой неустанный бег по кругу. С ними подошла я к двери своей спальни, как вдруг услышала за спиной:
