— Красивое имя.
— Вы находите?
Наш последующий разговор не представлял особого интереса, но удовольствие, получаемое мной от этой безыскусной и даже чуть вялой беседы, проистекало скорее из мягкого взаимопонимания и непосредственной, чистосердечной симпатии, которые чувствовались в этой женщине, нежели из того, что она могла сказать мне.
Когда мы расставались, Паула поинтересовалась, живу ли я в отеле, я ответила «нет» — моя мать и муж сестры сняли большую часть комнат в одном доме на берегу моря.
— Что это за дом?
— «Винтерхауз».
Паула заставила меня повторить название, а потом принялась так разглядывать меня, словно с моим лицом что-то случилось; в конце концов она сказала, что вновь будет на пляже часам к четырем и хотела бы поговорить со мной.
Сейчас ровно четыре. Мне остается каких-нибудь полчаса, чтобы рассказать, что было позже, но это даже много, поскольку ничего особенного и не произошло, если не считать того, что вся семья — за исключением, естественно, Паскаля, который в конечном итоге не является членом нашей семьи, — стала восторгаться моей новой прической и поведала мне, что в «Винтерхаузе» объявилась новая постоялица. Зовут ее Катрин Гольдберг, она литературный редактор одного из парижских издательств.
Излишне говорить, что, узнав эту подробность, Паскаль поспешил распустить хвост веером. Я не могу запретить ему думать о своей карьере, тем более что он, кажется, приглянулся этой Катрин. Но и безучастно при сем присутствовать я не намерена.
Дневник Эрика
Вилле-сюр-Мер, 3 августа
4 часа дня. Пишу лежа, чтобы не беспокоить разбитое колено.
После тенниса я полчаса вздремнул. После матча меня сморила усталость, я даже не принял душа ни в клубе, ни дома; хочу встать и не могу — в воздухе разлита такая сладость, и весь я полон такой истомы.
Отдаленные звуки, доносящиеся с пляжа, не раздражают; хочется писать.
Утром я рано проснулся, и день начался для меня с приятной неожиданности: я смог встать и передвигаться. Поскольку играю я правой рукой, а поранил левую, то решил участвовать в соревнованиях.
На лестнице столкнулся с Мишелем Грассом, он нес поднос с двумя чашками, чайником, рогаликами и сдобой. Вид у него был хмурый, наверно, из-за необходимости тащить весь этот утренний пиршественный набор, однако он не удержался и по привычке улыбнулся мне. Правда, тут же спохватился, и мы сухо поздоровались.
Затем он поинтересовался, не случился ли со мной несчастный случай, и я ответил:
