Любовь Александровна, матерясь и роняя на пол суши, стремительно убежала, должно быть, принимать душ в подсобное помещение караоке-бара. Я сочувственно проводил ее взглядом.
Вечер подходил к логическому завершению, ни суши, ни виски, ни шампанского больше не хотелось. Григорьев, исполнив что-то из Фрэнка Синатры, сорвал очередные аплодисменты, а Петриченко вальяжно ковырял вилкой в ведерке земляники.
Пора было переносить веселье в более привычную и, что немаловажно, более интимную обстановку. Например, в общагу номер два. «Бутылочку „Перье“, лед, пачку „Лаки Страйк“ и счет!» — небрежно бросив корпоративную карточку «American Express» на столик, попросил Григорьев.
Точную цифру на счете я не помню. Помню только, что чек был метра полтора и земляника стоила сто пятьдесят у. е. (по пять у. е. за ягодку). Наши взоры обратились на Стаса. Неторопливым и привычным движением Григорьев пододвинул карточку к Эдуарду.
— Сию минуту! — сказал Эдуард и удалился в темноту, откуда минуты через три появился обратно. — Извините, можно вас на минутку? — нежно подозвал он Стаса.
Григорьев, конечно же ожидавший, что его позовут еще спеть на прощание, картинно встал из-за стола и раскланялся. Девушки за нашим столом начали аплодировать. Голос у Григорьева действительно был хороший. На бис, тем не менее, петь не пришлось. Григорьевская корпоративная карта «Америкен Экспресс» не хотела платить за веселье. Видимо, пока мы кобелировали, ели рыбу с лобков студенток пединститутов и пили двадцатилетний «Гленфиддик», заокеанские хозяева Григорьева обнаружили неучтенку и ликвидировали ее вместе с нашей надеждой на халявный ужин.
То ли кредит на карте был исчерпан, то ли еще что, но платить нужно было живыми деньгами. Дамы из аудитории, почуяв неладное, быстро и незаметно свинтили, видимо испугавшись, что их оставят в залог. Наличных денег у Григорьева хватало только на половину счета. Славка внезапно вспомнил, что весь вечер хотел в туалет. Макс недружелюбно смотрел на счет и с исступлением ковырял в тарелке васаби антенной гигантского сотового телефона «Моторола».
С пятисот долларов принесли сдачу в рублях. На сдачу можно было всем четверым доехать до общаги номер два на трамвае. Мы грустно шли по улице Восстания. Максим Максимыч, в белом плаще с пуговицами цвета слоновой злости, прикидывал в уме, сколько раз можно на пятьсот долларов спеть «Очаровательные глазки» в общаге номер два. Цифра получалась астрономическая. Голова зайца на трости Максим Максимыча трагично сложила ушки и смотрела сочувственно, как бы давая всем понять, что тоже скорбит о пропитом «Москвиче» и о сорвавшихся «колядках». На лацкан моего старого английского клетчатого пиджака грустно и безысходно прилип хвост от вареной креветки с лобка Любови Александровны из караоке-бара «Робертино». От смеси виски, шампанского и портвейна «Кодрулуй» немного болела голова, как бы предупреждая, что за завтрашний бодун тоже уже заплачено.
