Английским языком Ильич владел по-своему свободно. В известном смысле, он был с этим языком запанибрата. Не вникая в тонкости грамматики и произношения, ведя беседу по модели "твоя моя понимай", он никогда не испытывал ни малейших трудностей ни в научных дискуссиях, ни в чтении лекций, ни в общении с носителями языка. Я, овладевавший английским долго, академично и мучительно, не уставал завидовать этому его замечательному дару.
Когда Ильич хотел сказать "задержка цепи", он говорил "зе делай оф зе сырквит". Профессора Мараховского называл в третьем лице "зе Слава". Меня - "зе Вадик". И вообще любил определенный артикль больше всех остальных английских слов, вместе взятых. А коммуникативных проблем ведать не ведал.
Никогда не забуду блистательного диалога, прозвучавшего в день переезда нашей лаборатории в другое крыло университета. Я таскал книги и бумаги, грузчики перевозили оборудование, а специально обученные монтеры подключали это оборудование к проводке в новых кабинетах. Ильич, ожидавший важного звонка, нетерпеливо наблюдал за их трудами.
- Слушай, - сказал он мне. - Спроси у них, когда телефон заработает… А, вон переводчица стоит, сам спрошу…
Он стремительным шагом подошел к молоденькой переводчице-японке и, помогая себе бурной жестикуляцией, произнес буквально следующее:
- ВЭН ЗЕ БЕГАН ЗЕ ВОК ЗЕ ТЕЛЕФОН?
- In just five minutes, - не моргнув глазом, ответила переводчица.
Тем не менее, писать статьи, доклады, письма и официальные документы ему было сподручнее на родном языке. Поэтому все, выходившее из-под пера Варшавского, отправлялось ко мне на стол с директивой "перетолмачить". Мой английский тоже был далеко не блестящ в плане стиля - но, по крайней мере, артиклями я не злоупотреблял. А к другому делу ему меня было уже не приспособить.
Впрочем, потихоньку совершенствовался и мой японский - так что со временем меня стало можно приспособлять к устному переводу. Необходимость такого перевода резко возросла, когда у Ильича обозначились проблемы со здоровьем. Я неизменно сопровождал его в походах по врачам и даже присутствовал на четырех операциях - включая две кардиологических.
Перед глазами у меня навсегда застыла такая картина: Ильич, накануне перенесший вторую операцию на сердце, лежит в реанимационной палате. К локтевому сгибу у него прикреплена игла капельницы, к ноздрям - трубки от кислородного баллона. Ни сесть, ни перевернуться. Вокруг колдуют сестры и санитарки. Я и моя теща стоим рядом в ожидании врачебного обхода.
