Последовало искренне неодобрительное ворчание. Вален лишил чести древнее право смертельной дуэли и при создании Серого Совета официально объявил его незаконным. Он надеялся что оно само умрет со временем, но оставались глухие уголки, где денн'ча все еще жило.
— Сколько осталось до того, как они попробуют объявить вне закона отряды вроде нашего? — задала вопрос Такуэн.
— Таких отрядов как наш нет. — заметила Таданакенн.
— Нет. — согласился Парлэйн. — Мы единственный. Мы будем последними.
— Печально.
— Истинно. Увидеть ее тело... До того я не хотел в это верить. До того момента, как я оказался перед костром, я хотел верить, что это неправда, но потом... Это не должно было случиться — так. Она должна была умереть в бою, не в постели.
— Больше никто не умирает в бою. — сказала Такуэн. — Нет битв, чтобы в них умирать.
— Кроме как у нас. — сказала Таданакенн с кривой усмешкой. — Разве мы не везунчики? Кстати об удаче, пришло послание, с просьбой о встрече насчет найма.
— Кто?
— Без имени, только цена. И вот это...
Она протянула каменный кружок, искусно гравированный и великолепно отполированный. Узор на нем изображал старинный герб. Белая маска, заключенная в паутину из колючих веток.
— Итак? — спросила Таданакенн.
— Разве не было голосования?
— Мы решили оставить это на твое усмотрение. Ни у кого из нас нет ни малейшей догадки — что же это значит.
— Я знаю. — сказал он. — Мы принимаем заказ.
Последовали кивки и улыбки; от всех, кроме Рикайджи. Она просто смотрела на него, и ее небесно–голубые глаза передавали послание, предназначенное только ему.
Позже, в его руках, согреваясь у его тела, она спросила его про похороны. Он мог лгать другим — но не ей.
— Гнев. — ответил он. — Я чувствовал себя разъяренным. Не больше горстки было достойных стоять там. Рашок, Немейн, Катренн еще один или двое. Но их были тысячи, и это был всего лишь одно собрание из многих. Она возненавидела бы весь этот спектакль, все это лицемерие, все это вранье.
Он отрешенно раздумывал, потом прикрыл глаза.
— Ненавижу их всех. Я хотел бы родиться тысячу лет назад.
Я хотел бы убить их всех.
* * *
Парлэйн без страха вошел в разрушенный зал Широхиды. Он был один. Никто другой не придет сюда. Даже Рикайджи остановилась у ворот, дрожащая, в замешательстве. Он мог почувствовать ее страх, и она знала это. Он попросил ее остаться на страже за воротами, чтобы не испытывать ее храбрость.
Он не вовсе винил их. Они были его друзьями и напарниками, единственными кто, как он был уверен, не предадут его. Рикайджи была его любовницей, и он верил ей, как никому другому. Ее рана наполнила его горем и разрушительной яростью, и он молча клялся себе, что сам подарит ей последнюю милость — если она больше не сможет сражаться.
