Тут и он. Сидит рядом, смотрит на меня внимательно своими красными кружками там, где у всех нормальных людей две такие зелёные полосочки, и спрашивает: мол, о чём это я сейчас думаю. Ну я и рассказал ему про освежитель воздуха и прочее. Красноглазый понимающе кивнул, сказал, что скоро я это всё забуду. Хотя, быть может, немного вспомню в момент, когда мне будет плохо. Очень плохо. Он сказал «страшно плохо». И сказал, чтобы я, если вспомню, начал записывать. А там, глядишь… Глядишь что? Вот это я уже забыл. Да и вообще мне это кажется каким-то далёким сном: солнце все эти годы наматывало вокруг нашей планеты круги, оставляя с каждым оборотом моток мутной плёнки на этих событиях. И теперь их едва различить.
Во как я поэтично выражаюсь с горя-то.
Стоп. Какое солнце, какая планета? Что эти слова значат?
Та-а-ак.
Ладно, пока вспоминается, поехали дальше. Будем давить, как тюбик из пасты. Как пасту из тюбика. Стоп, а это что за слова? Ладно, дальше. Дальше!
Пришла мама, прогнала Красноглазого с могилы. Стала меня вытирать, разговаривала со мной, хотя я ещё и не понимал ничегошеньки. Говорила, как долго меня ждала, как высиживала мой кокон. Потом вынула из кокона полностью. Ноги щипало сильно. Она говорила потерпеть. Потом повела меня за руку домой, в город. Балабонила и балабонила. Я злился на неё, глупую. Но терпел. Это же моя мама.
Потом я её совсем полюбил. Так бывает: сперва мамы раздражают, потом ты от них потихоньку, за годы, отвыкаешь, любишь их всё сильнее. Потом они где-то теряются, живут сами по себе. Поначалу вроде бы не хватало тяжёлого шелеста её одежд, её тёплых и душных прикосновений.
А потом отвык.
К слову, не знаю, каким нужно быть угрюмым индюком, чтобы жить без мамы. Появишься на свет один, некому будет тебя подорожником вытереть, ноги оторвать. И живи потом одиноко. Иные только радуются, что без мамы появились, самостоятельные и свободные. Беспечные, как старики. Идиоты.
Ладно, не о них речь.
Я был из тех, кто рано потерял маму: у меня ещё лёгкие не налились густым зелёным соком, стебель был тонкий. Зато как-то сама собой появилась Наташа, будто всегда знал её. Будто всегда знал наше общее гнездо, мой новый дом. Дом — такая вещь, никогда не понимаешь, выбрал ты его сам или он просто так, случайно тебе достался. Просто как-то мы шли, держась за руки, увидели этот закуток в камнях — и поняли: мы будем здесь жить.
И жили так долго, что не надо было смотреть под ноги, когда поднимаешься по лестнице, потому что ноги знают каждую ступеньку, а по утрам руки сами находят кувшин с водой. И всё привычно, всё уютно. Пока вдруг не увидишь руку соседа на её талии.
