Стенография лекции, прочитанной р. А. Штейнзальцем на презентации книги «Взгляд», 21.05.02., Москва.
Рав Штейнзальц: Однажды в университете мне пришлось получать степень почетного доктора. Я сидел вместе с такими же несчастными, как я, в этих ужасно смешных шапках с висюльками. Я помню, что меня не интересовали тогда ни тексты лекций, ни темы, на которые говорили вокруг. Весь я сконцентрировался на том, чтобы не скатиться со стула, потому что представлял себе, как будет смешно, когда упадет эта шапка и я вслед за ней.
Тема, заявленная в лекции как «иудаизм и современный мир», «иудаизм и модерн», не нова: примерно 200 лет в еврейском мире ходит мода читать лекции на тему «иудаизм и что-нибудь еще». Только переводчик хотел рассказать русский анекдот по этому поводу, как я вспомнил его еврейский эквивалент. Одна из популярных тем — это «еврейский вопрос и слоны». И вообще этот стиль, этот жанр он настолько распространился, что один мой приятель, не еврей, один из крупнейших специалистов в области социологии религий, написал достаточно известную статью, которая называется «Слоны и лютеране».
Начать надо собственно с самой сложной части этой темы: что же все-таки такое «модерн», что такое «современность», что такое «современный»? У этого понятия можно выделить два традиционных понимания, которые может быть не взаимоисключающие, но, по крайней мере, серьезно отличающиеся друг от друга.
Первое простое определение — современностью мы называем то, что происходит в то время, о котором идет речь, то, что синхронно этому обсуждению. Понятно, в соответствии с этим определением нет ничего более непостоянного чем «современность». В каждый момент времени под словом «современность» понимается нечто другое. То, что современно и выраженное в словах.
Классический пример второй стороны этого определения — известный египетский папирус, где человек, очевидно, уже пожилой, жалуется на молодое поколение. В старые добрые времена дети уважали родителей, молодые уважали стариков, в общем мир был упорядоченным, понятным, добропорядочным, а сейчас. И он пишет о новом поколении, как они сходят с ума, что они творят, насколько общество беспорядочно. Это вообще интересно, это звучит очень современно. И не важно, что этому тексту примерно три с половиной тысячи лет.
Что из этого нужно, собственно говоря, извлечь. То, что в отличие от стереотипа расхожего, который говорит об изменении мира, люди не меняются существенно за такой скромный отрезок времени как две-три тысячи лет. Соответственно, многие вещи, которые кажутся несовременными из написанного и сказанного, объясняются не содержанием, а переменами в языке. То есть, то что звучит анахронизмом, очень часто звучит так из-за изменения языка, а не человека, или общества, или мира.
