«Кто им поможет? В беде все отворачиваются даже от родных!» — вкапывал столбы для качелей.
— Дядь! А как тебя зовут? — подошла совсем близко конопатая, щербатая девчонка.
— Николай…
— А меня — Любка! А как мне тебя звать?
— Как сама захочешь, — отмахнулся устало.
— Значит, буду звать тебя шкелетом, как бабка.
Николай усмехнулся:
— Выходит, я хуже пугала?
— Нет! Ты хороший! Качелю делаешь…
— Почему дразнишь?
— Я не дразню. Просто ты тощой, вот бабка и велела позвать тебя, чтоб поел.
— Заморился, Миколай? Не успел оглядеться, уже работы прорва навалилась? — посочувствовала Варвара, подвинув тарелку борща. — Ешь, родимый! Дух переведи. Я ить баньку затопила. Нынче попаришься. И спать будешь в чистой постели. В комнате. Авось скорей обвыкнешься.
Николай ел жадно. Он и сам не думал, что так истосковался по домашней еде.
— Може, не так хорошо, как в городе. По-простому живем, трудно. Работы много. Зато никому не завидуем и не воруем. Спокойно спим, — говорила Варвара.
У Николая от этих слов кусок поперек горла застрял.
— Да что это с тобой? — колотила по спине баба, испугавшись не на шутку. А Николай никак не мог продохнуть и задыхался.
— Нагнись! Скорей! К полу! — торопила Варвара.
Николая рвало. Вместе с этим пришло облегчение.
— Я что-то не то болтнула? Не обращай на меня вниманья, голубчик наш! Мне боязно, что не понравится тебе и уйдешь, сбегишь от нас! Вот и брешу, чтоб середь нас не совсем кисло было, — призналась баба простодушно. — Вот у меня когда еще мужик был живой, все говаривал, мол, у бабы в голове, как в соломенной крыше, окромя ветру ничего не сыщешь. Верно, он был прав, — продолжила Варвара.
— От чего он умер? — спросил Николай.
— Застыл. Рубил прорубь. Провалился под лед. Воспаленье получил. За неделю сгорел. Свечкой. Даже проститься не успел. Голос отнялся. Опосля того наняла мужиков, чтоб нам свой колодец выкопали. Каб раньше то справила, может, и доныне жил…
— У всякого свой срок на земле. Своя пора рожденья и смерти. Это не от нас! — отодвинул
Николай тарелку. И спешно встал из-за стола, увидев, что Стешка рубит дрова.
— Дай топор! — не попросил, потребовал.
Николай рубил дрова, радуясь, что избежал
Варвариных расспросов о его жизни. Он боялся их больше всего на свете. Он не хотел будить память. Она еще не зажила и болела нестерпимо.
«Немного приду в себя и подамся куда-нибудь отсюда, — думал человек, раскалывая чурбаки на ровные полешки. — А куда идти? К кому? — потел лоб. — Никому не нужен. Везде чужой, лишний. Даже родня хуже врагов», — снова начинало звенеть в висках. И, ухватив топор покрепче, крошил поленья так, что в глазах рябило, как врагов, как гною беду — в щепки…
