У революций есть общие черты, и основная из них — характерное восприятие истории как детерминированного прогресса, и революция заключается в том, чтобы силой ускорить его ход, подтолкнуть его. Революция может потерпеть поражение, если ей не удастся свергнуть правящий режим, изменить существующий порядок. Возьмем, например, попытку русской революции 1905-го года. Она провалилась, так как монархия в этой стране была еще достаточно сильна. Предпринимались такие же неудачные попытки во многих странах мира, некоторые из них — совсем недавно. Иногда революционеров казнили, иногда им позволяли эмигрировать, писать мемуары — а для некоторых из них это было еще страшнее. Не знаю, кто чувствовал себя более счастливым — Троцкий или Керенский. Никто не пытался убить Керенского, но я не уверен, что это его радовало.
Итак, одна из возможностей — революция терпит поражение. Но есть и другая: она побеждает, но, победив, умирает. Революция умирает, потому что ее цель достигнута и уже нет смысла продолжать. Попытка реализации утопии или проваливается сразу, или оказывается успешной, но тогда революционеры уже не нужны.
В самом понятии революция заложена ее гибель. Единственный способ избежать этого, который также коренится в ее природе, — сделать ее перманентной, совершая все новые и новые революции, являющиеся продолжением предыдущих. Конфликт между Сталиным и Троцким (полагаю, что позиции Сталина разделял тогда и Бухарин, и многие другие) был вызван, среди прочего, разногласиями по вопросу о том, надо ли распространять революцию за пределы страны, продолжать ее или нет. В этом смысле Троцкий как истинный революционер знал, что если революцию остановить — она умрет. Он был убит позднее в Мексике, а революция погибла уже тогда, когда было решено, что она не перерастет в мировую.
По-другому обстояло дело в Китае, который по сей день не сумел полностью оправиться от последствий экспериментов Мао Цзэдуна. Культурная революция казалась со стороны чистым безумием: развал экономики, крах системы просвещения… Но и здесь сработала логика революционера: хочешь существовать — продолжай революцию; не можешь экспортировать ее, как предлагал Троцкий, — возобновляй ее вновь и вновь внутри страны, совершай революцию в революции. Если бы этот эксперимент оказался успешным, он неизбежно привел бы к третьей революции: ведь революционер — всегда революционер.
Рассмотрим пример успешной революции. Много лет назад произошла революция в Мексике. Она была направлена против тоталитаризма, коррупции, правления латифундистов и клерикалов — я бы сказал, прекрасная левая революция. Институционно-революционная партия, совершившая эту революцию, является правящей и по сей день, находясь у власти семьдесят лет. Уже в самом ее названии заложен парадокс: как может партия быть одновременно институционной и революционной? Кстати, когда эта только революционная поначалу партия стала еще и институционной, то и Мексика во многом стала такой, какой была до революции: в нее вернулись латифундизм и церковь, а коррупция никуда и не пропадала, потому что ни одна революция не знает, как с ней справиться. Итак, партия стала институционной, с той лишь разницей, что вместо одной группы людей к власти пришла другая.
