Барбара рассказывала мне свою жизнь, я думал о своей, и вообще о человеческой жизни, которую может испортить, навсегда загубить одно движение, одно какое-нибудь происшествие. Слово сказанное, или не так сказанное, или не сказанное вовсе, поезд, на который ты опоздал, рука, которую ты взял или оттолкнул, — и вот вся жизнь переменилась. Свобода? Да вы шутите! Будущее — это плод прошлого, недоступного нам; мы уже не имеем возможности к нему прикоснуться и оно становится божеством, которое мы сами создали, создали против себя. Что сделано — сделано, возврата нет, нельзя переиграть себя заново. И каждое да, и каждое нет связывают человека с тем, что вне настоящего. Вот в чем недоразумение, вот в чем фундаментальная несправедливость: человек принимает или отвергает ситуации, которые возникнут только впоследствии, когда будет слишком поздно.
Барбара давно уже молчала. Следовало что-нибудь ей сказать. Она истолковала мое молчание неправильно.
— Ты молчишь. Может, ты меня и не слушал?
— И да и нет.
— И тебе нечего сказать?
— Нечего.
— А ведь я тебе рассказала идиотскую историю, которая называется «моя жизнь». И у тебя нет вопросов? Нет замечаний?
— Нет.
— Ну, что ж. Тем лучше. Теперь окажи мне услугу.
— Какую?
— Забудь мою историю. Сейчас же. Я тоже хочу ее забыть. Обещаешь?
— Конечно.
Она попыталась меня поцеловать, я осторожно ее оттолкнул:
— Слишком жарко.
Она вытерла мне лоб своим платком.
— Хочешь, теперь говори ты. Мы ведь слушать тоже умеем, такое у нас ремесло.
— Нет, спасибо.
— Боишься, что я не пойму, да? Но я как раз этого и хочу! Говори что угодно, только бы я не понимала! До чего бы я хотела хоть разок в этой блядской жизни не понимать!
Густая печаль застыла комом в моей груди. Барбара приблизила лицо, я не отодвинулся. Она прижалась губами к моей щеке, я не мешал ей. От нее пахло вином. Я думал: первая женщина, с которой я говорю о любви, — проститутка, пьяная проститутка, которая любит евреев, потому что их не понимает. Я сам себя не понимал.
— Тебе грустно. Я разбираюсь, когда мужчине грустно. Пойдем, надо заняться любовью. Это лучшее средство от тоски, уж ты поверь мне. Знаешь для чего мужчине дана тоска? Чтобы такие женщины как я не подохли с голоду.
Я смотрел на себя из собственного детства и думал: нет, ты не пойдешь, нет, тебе не выкрутиться.
— Пойдем, ну? Тебе не придется ни говорить, ни слушать. Полная свобода.
Я поднялся рывком:
— Нет, спасибо. Неохота.
Это была неправда — но и правда. Я хотел ее и боялся, как бы она этого не заметила.
