Девушки ушли, и их голоса потонули в ночи.
— Ваши подруги правы, — сказал я наконец. — У меня ни копейки.
— А плевать мне на это! — ответила она ледяным голосом. — Ты мне нравишься.
Она тронула меня за плечо и сказала, стараясь смягчить голос:
— Ты мне нравишься — и все! Остальное неважно. Пошли.
— Куда?
— Ко мне. Я недалеко живу. Это будет приятнее. Пошли.
— Нет, спасибо.
— Ты боишься? Ты застенчивый? Ну, так пойдем к тебе.
— Я не боюсь, но не хочу возвращаться домой.
Она посмотрела на меня внимательно и нахмурилась.
— Ты еврей, верно?
— Да, — сказал я, ничуть не удивившись. — Как вы догадались?
— Акцент, голос… Ты так говоришь «нет»…
— Да, я еврей, и это значит, что я уже ничего не боюсь. Страх меня уже не интересует.
Она села рядом, глядя на меня во все глаза. В темноте ее грубо накрашенное лицо было ужасно. На нем были видны все унижения, которым подвергались ее тело и душа.
— Ты любишь заниматься любовью? — спросила она решительно.
— Смотря с кем.
— А со мной? Хотелось бы тебе со мной?
— Не знаю.
— Хочешь попробовать?
— Нет, спасибо.
— Почему?
Я молчал. Не меня она спрашивала, не мне было отвечать. Она взяла мою руку, я отнял.
— Я тебе противна? В этом все дело?
— Вовсе нет. Просто мне жарко.
— Мне тоже. Но иногда я себе противна.
Я хотел бы что-нибудь ответить, но голова моя была пуста.
— Давай поговорим, — сказал я.
— О чем?
— О вас.
— Говори мне «ты». Все мужчины говорят мне «ты».
В первый раз в жизни меня назвали мужчиной.
— Ладно, поговорим о тебе.
— А что ты хочешь чтобы я тебе сказала? — возразила она, начиная сердиться. — Я не люблю говорить о себе. Мужчины, когда раздеваются, непременно хотят узнать, кто я такая, чтобы запачкать меня как следует, со знанием дела. Им непременно надо узнать, кого они имеют честь и удовольствие заплевать. А я не отвечаю. Не отвечаю правды. Она и так уж достаточна замарана, моя правда. Ну, я и выдумываю. Раскрашиваю. Фантазии хватает. Понимаешь?
— Понимаю, — сказал я.
Я не понимал, и даже не слушал, но не стоило ее обижать. Мне было жарко. Я вытащил платок и вытер лоб. Она сделала то же.
— Я тебе надоела?
— Нисколько.
— Если надоела, скажи.
— Да нет же. Просто жара.
— Так о чем, бишь, я?
— О правде.
— Ах да! Так что же я говорила? А! Мужчины требуют, чтобы я все, абсолютно все им рассказала. И тут я выдаю историю по заказу, такую — закачаешься. У тебя прямо сердце разорвалось бы от жалости. Эти дураки обожают истории, исповеди. В каждом сидит кюре; для них женщина — всегда несчастная проститутка, и им непременно надо спасти ее душу, утешить и вернуть в лоно. Это же их роскошь, — они воображают себя великодушными покровителями вдов и сирот. Потому они и приходят. Не для того, чтобы заниматься любовью — ну, и для этого, конечно, — а для того, чтобы продать нам по дешевке сочувствие и жалость. «Ах, бедня-жечка, ты так страдала в детстве! Вот я тебе даю лишних сто франков, видишь, это в подарок, видишь, я щедрый. Но зато, моя хорошенькая, будь со мной поласковее, обещаешь? Ты не будешь торопиться, обещаешь?» Ну что ж, я беру чаевые, говорю спасибо, большое спасибо, мсье, огромное спасибо, папочка, вы добрый, вы хороший, у вас золотое сердце, ну идите ко мне, ложитесь на меня, я вам отдаюсь, я все позволяю, получайте удовольствие, сколько хотите, сколько можете, я же машина для удовольствия, не стесняйтесь, всем хватит, всем кюре и святителям, которые придут после вас. Вот это я им и говорю, и рыдаю или бью их — кому что нравится: некоторые любят, когда я плачу, некоторые — когда бешусь. Понял? Я стою не больше ста франков.
