Фокий Лукич Бокун исключением не был. А потому после пятидесяти стал тучен, тяжел и одутловат. Да и советская еще карьера не способствовала поджарости: один средний начальственный стул сменялся другим, а промежутки между заседаниями заполнялись неумеренными возлияниями «в кругу товарищей», угарной веселухой, сопением с какой-нибудь из обкомовских профурсеток на продавленном топчане в полулюксе районной обжорки или гостинички...
Комсомольско-секретарская юность на корчагинскую походила мало и так и промелькнула тупым тоскливым мороком, оставив по себе язву поджелудочной и послепохмельный желчный привкус. А по достижении тридцати с солидным гаком Фокий Лукич двинул в сторону идеологии, возглавил многотиражку оборонного завода «Коммунар» и сделался совсем доволен собой и жизнью. Полторы пятилетки и перестройка на одной должности – это стаж.
Самостийность грянула как гром с неба. Еще года четыре Фокий Лукич не смел поверить, что система рухнула навсегда; по правде сказать, не верил и теперь: партбилет, аккуратно завернутый в махровую тряпицу и бережно уложенный в металлическую коробочку из-под сигар, хранился дома в специальной нише под паркетом вместе с тугими пачками американских долларов. Но это так, на черный день. Основной капитал Фокий Лукич хранил, как все, в Швейцарии.
Его нерешительность во время всеобщего национал-демократического угара чуть не стоила ему карьеры и благосостояния. Когда первые крикуны вдруг стали в Княжинске и в стране первыми лицами и взялись хапать все, что не прикручено и не приварено, он даже поначалу злорадствовал втихую и ждал, когда придут наши и наведут должный порядок. Но «наши» запаздывали. Вернее, они, как и сам Фокий Лукич, стремительно затаились; в их истомленных аппаратными интригами мозгах зрели планы отмщения, а в истомленных завистью душах – желчь и яд.
Вот тогда Фокию Лукичу и повезло присоединиться к будущим победителям. Не по расчету и не по уму – по нужде. Газета «Коммунар» к тому времени тихо сдохла, Фокия новоявленные администранты перебросили возглавить листок «Княжинские вести», но был он там фигурой временной, чего не скрывали ни сотрудники, ни начальство. Тогда Фокий затосковал крепко: делать он не умел ничего начисто, только руководить. Даже бывшие технари с завода худо-бедно, а пристроились: завод развалился на два десятка акционерных обществ, но производил то же, что производил раньше, вот только никакая прибыль до работяг не доходила: оседала в тех самых АО жирной плесенью. Инженеры, на которых раньше Фокий, как идеолог, смотрел свысока, теперь раскатывали на дорогих иномарках, селились в просторных квартирах в новых, прекрасно спланированных домах, ездили за границу и хороводились с молодыми давалками, а он жевал свой горький кусок и ждал, когда выпрут.
