В длинной сумрачной комнате за длинным черным столом сидел маленький бледный человек с залысинами. Он мелкими глотками, устало и как-то по старчески прихлебывал чай. От стабильности, которой он так гордился, оставалась пустая оболочка. Люди, заходя к нему в кабинет, по-прежнему имели испуганно-подобострастное выражение на лицах, они по-прежнему докладывали ему, читая по бумажке искусно подобранные факты и подтасованные цифры и с облегчением выходили из кабинета, когда он кивком отпускал их — но все это был театр, в котором актеры продолжали играть за деньги и по привычке. А за стенами кремлевского театра начиналось какое-то серьезное движение, которого он очень боялся. Бурлак больше не ездил в администрацию президента и не советовался по поводу каждого своего чиха, а вел игру с возвращением Ленина с того света. Игра на первый взгляд казалась дурацкой шуткой коммунистов, а на второй весьма опасной для стабильности и вертикали затеей. Трепаковский мчался на особом поезде по России к Тихому океану, на каждой остановке возвещая поход нищих и русских за справедливое распределение смерти, и президент предчувствовал, что крикливый фигляр, сорвавшись с веревочки, теперь выкинет какой-нибудь такой фортель, который перепутает все его карты. Что он задумал? Неужели, доехав до краев страны, въедет на поезде в океан и по вскипающей соленой воде помчится дальше, оглашая мир воплями о суверенитете бессмертной России? Или оттуда, с крайней точки страны, тронется в обратный путь на Москву, собирая под свои синие знамена толпы бедных, нищих, диких, грубых, злых и раздраженных соотечественников? Президент и к такому варианту был готов — он перевел внутренние войска на состояние постоянной боеготовности. Но вот вопрос, что смогут сделать внутренние войска в условиях отсутствия смерти?
Президент еще подлил молока. В казенном доме, где проживало первое лицо, было тихо и пусто. Нелепого морковного цвета диван и черные стулья с высокими спинками казались уродами. Маленький лысеющий человек с редкими светлыми волосами и длинным ртом, склонив голову над чашкой, думал обо всем сразу. Он думал о русских, татарах, башкирах, эвенках, чеченцах, о малых городах и малых народах, о проблемах столиц, о беде провинциальных городов, о фальшивой водке, которая снова была в ходу у лишившихся своего последнего страха алкоголиков, а еще он думал о мигрантах, приток которых из загробного мира грозил осложнить и без того непростое положение в стране. Как с ними быть, с толпами людей, которые со дня на день повалят из того мира в этот? Ввести регистрацию? Выдавать паспорта? Платить ли им пенсию? Но пенсионный фонд и без того трещал по швам… И вообще должны ли вернувшиеся с того света люди иметь такие же права, как и те, кто туда не уходил? Право выбирать и быть избранным? От мысли о том, что в Думе появятся депутаты-покойники в черных гробовых костюмах и с застывшими улыбками, ему стало не по себе.
