"Я пойду в поход на Кремль, и за мной пойдете вы все, нищие и русские!", — провозгласил Трепаковский. Он провозглашал это уже лет десять подряд, и это воспринималось всеми как политическая аллегория и красивая ораторская фигура, не имеющая практических последствий. Так это было понято и сейчас. Люди ждали другого, того, чем непременно кончались все публичные выступления Трепака. И вот он обернулся к охране и сказал: "Давай!" В руках охранников возник чемоданчик советских времен, коричневый, с обитыми железом углами и болтающейся ручкой. Сотни человеческих глаз ели этот побитый старый чемоданчик так, как будто именно в нем и хранилось счастье и жизнь вечная. Не успел один из охранников открыть чемодан, как Трепаковский сунул под крышку обе руки и тут же жестом человека, выпускающего голубя, швырнул их вверх. В жаркое летнее небо взмыли купюры. Задние ряды, вмещавшие в себя примкнувших зевак и случайных прохожих, рванулись вперед, сминая дисциплинированных партийцев, древки с синими знаменами заколебались, боксеры по команде перешли на шаг на месте, а на шар славикиного черепа вдруг обрушилась клюка долговязого инвалида, пробивавшегося к трибуне с целью вручить Трепаковскому ученическую тетрадку, содержавшую написанный от руки план спасения России от сионистов.
Началась буча. Трепаковскому почему-то было приятно смотреть сверху, как у самых мысков его белоснежных туфель в жарком комке возятся десятки тел и пялятся десятки лиц. Из водоворота высовывались руки и пытались ухватить денежные купюры, плавно съезжавшие с неба по спирали. Светясь зеленью, съезжали тысячные, и стыдливо краснели пятитысячные, умеющие ловко увиливать от человеческих рук. "Что он дает? Что он им дает?", — с ужасной жадностью во взгляде спрашивал у всех вдруг подбежавший человек. "Вы разве еще не знаете? Талоны на бессмертную жизнь!", — сказал кто-то. Человек посмотрел на всех диким взглядом и бросился в толпу.
2.
Голова у Ильи Вермонта превратилась в шар, разбрызгивающий синие искры. Иногда ее пронзали острые, болезненные мысли, и тогда искры начинали крутиться вокруг головы, образуя крутящийся с дикой скоростью нимб. Он не спал уже восемь суток, вернее, считал, что не спит восемь суток. На самом деле к нему в лабораторию на первый этаж периодически спускался с последнего, директорского, пятого, лично Лоренц-Валиулин и, мягко взяв под локоток, отводил на улицу, где у крыльца уже стояла большая черная Audi с шофером и охранником. "Илья Александрович, милый вы мой, вам надо поспать… вы нам дороги… и русской науке вы тоже еще пригодитесь", — ласково приговаривал академик, усаживая бледного физика с сумасшедшими глазами в машину. Но как только дверца захлопывалась и машина срывалась с места, увозя Вермонта в его однокомнатную холостяцкую квартирку с самодельной цветомузыкой, как ласковое выражение пропадало с лица академика и он мрачно возвращался в институт.
