— Послушай, Владимир Петрович…. Зам замялся, ухмыльнулся, двинув тяжелой челюстью вправо-влево, трубно хмыкнул мощным носом и опять задумчиво подвигал челюстью. В разрезе камуфляжа была видна тельняшка и шея борца. — Позволь тебя спросить… Ты сам-то в это веришь?
— Президент звонил. Прямое приказание президента.
— Я не про то. Сам-то ты веришь в это? В то, что этот мальчишка… открыл… — слова с трудом продиралась через его внезапно охрипшее горло, — что ее теперь нет? Такое даже сказать ему было трудно. Как такое выговорить? В последние годы генерал-полковник Охранителев ходил в церковь по праздникам, молился Матроне Московской и слышал, как говорят об Иисусе, что он "смертию смерть попрал". И видел он это попирание смерти смертию как нечто высокое и торжественное, доступное только избранным святым людям, к которым он себя ни в коем случае не относил. В Африке ему и убивать приходилось, собственноручно. В своих молитвах этот человек с волевым генеральским лицом и широченной грудью просил простить ему некоторые вещи, совершенные во время войны племен тутси и хуту… Об этих кошмарных вещах он не рассказывал никому, даже жене. А теперь вдруг какой-то Чебутыкин смертию смерть попрал? — В то, что… в то самое… в это… что… веришь ты? веришь ты, что теперь ее нет?
Тяжелый, грузный мужик Охранителев робко и смиренно ждал ответа от своего начальника. Был он вообще-то непробиваем, как стена, мрачен, как танк, но в эту секунду на тяжелом выдубленном лице старого спецслужбиста Охранителева, в обычно хмурых его неприязненных глазах мелькнуло что-то человеческое и живое.
— Не знаю, что тебе сказать, — со вздохом отвечал директор ФСБ Затрапезников, поднимаясь. Он не хотел даже думать об этом. Он готов был исполнять приказ, а думать о таких сложных материях… это он не обязан. — Ты бы со своим духовником поговорил… с отцом Филаретом. Он тебе эти материи лучше меня объяснит… Ты уж постарайся тут для нас всех, чтобы без неожиданностей.
5.
Анна Вивальда в длинном парчовом пиджаке цвета золота вышла в зал ожидания аэропорта Шереметьево. Была ли у нее под пиджаком юбка или хотя бы маленькие короткие шортики, было неясно даже самым внимательным наблюдателям. Она была в красных босоножках на высоких черных каблуках. Одна из ее щиколоток была украшена вытутаированной розочкой. В истерике забились фотовспышки. Анна Вивальда шла по залу в сиянии фотовспышек с отрешенно-капризным выражением длинного и некрасивого лица. Два фотографа бежали вслед за ней как собачки. Еще трое стояли, опустившись на одно колено, и как только она появилась, открыли огонь из своих мощных "Никонов". Еще пяток фотокоров пятилась перед ней, задом налетая на людей; к лицам у них были намертво приставлены аппараты. А позади нее, в десяти метрах, в облаке самых дорогих парфюмерных ароматов торжественно двигалась свита: впереди картинно выступал стилист Паоло Зазнобо, высокий итальянец с лицом кинозвезды, вслед за ним шагала на своих многометровых ногах массажистка Элен Делакруа, статная красавица с высокомерной улыбкой дивы, а потом, посмеиваясь, шел длинноволосый менеджер Джон Фенимор Купер Дакоста, в прошлом испанский аристократ и гонщик Формулы 1, ныне ворочавший большими делами в шоу-бизнесе; а дальше еще какие-то веселые люди в хиповом тряпье, купленном в лондонских бутиках за тысячи евро, одни бритые наголо в лучших парижских салонах красоты, другие с растаманскими косичками, заплетенными личными парикмахерами и по совместительству наркодилерами. Замыкали процессию грузчики, толкавшие перед собой платформу с пятнадцатью баулами, кофрами и чемоданами, набитыми самыми разными вещами, с которыми Анна Вивальда никогда не расставалась, потому что без этих вещей не могла обойтись и нескольких минут.
