— Скайлер, я бы хотел познакомить тебя со своей хорошей знакомой. Я знаю, что ты меня слышишь, Скайлер. Это Франческа. Она необыкновенная женщина. Тебе не стоит бояться ее.
Франческа наблюдала за Брайсом, замечая, какими нежными стали его движения, когда он приблизился к подростку. Это было одно из тех качеств, которое привлекало ее в нем. То, как он вел себя с детьми, с теми, кто был ранен и болен. Ему было не все равно. И это не имело ничего общего с деньгами, она бы об этом знала. Брайс действительно хотел делать все правильно, хотел помогать этим юным пропащим душам. Ее сердце наполнилось теплом, и она улыбнулась ему, проходя вперед, чтобы сесть на стул, который Брайс поставил рядом с кроватью.
— Привет, Скайлер. Твой доктор попросил меня прийти и навестить тебя. Я думаю, надо попросить его оставить нас, чтобы мы смогли побыть вдвоем. Только ты и я, — она кивнула в сторону Брайса.
Он наклонился, его рот оказался так близко возле ее уха, что она смогла ощутить его теплое дыхание.
— Я пойду караулить ее отца. Никто не знает, что он сделает, если застанет тебя здесь.
— Ты считаешь, он придет в ярость? — шепотом спросила Франческа, не желая, чтобы ребенок ее услышал. Последнее, в чем нуждалась девушка, — ужасная сцена с участием ее отца. — Ты ожидаешь его появления?
— Не так, чтобы очень скоро. Он обычно проводит это время ночи, напиваясь, — заверил ее Брайс. И подбадривающе подмигнув нереагирующему подростку, покинул палату.
Франческа окинула ребенка пристальным взглядом. Девочка лежала, свернувшись «калачиком», ее волосы свисали рваными прядями, словно кто-то безжалостно обкромсал их. На ее виске виднелся шрам в виде полумесяца, белый и тонкий. Все ее лицо было в синяках, глаза опухшими, а челюсть в некоторых местах отливала сине-зеленым.
— Значит, твое имя Скайлер, — Франческа понизила голос, сделав его мягким и красивым, скрывая под его серебристыми нотками принуждение.
Она взяла вялую, покрытую шрамами руку девочки в свою, одновременно потянувшись к ее сознанию. Ей нужно было исследовать воспоминания ребенка, увидеть произошедшее с ней, что заставляет ее лежать так неподвижно, так безжизненно и без надежды. И сразу же поток насилия и безнравственности захлестнул ее. Горячие слезы повисли на ресницах Франчески. Какое ужасное существование. Она почувствовала каждый удар, полученный ребенком, каждый ожог, каждое изнасилование, каждый акт жестокости, направленный на девочку, каждую пытку, физическую и моральную, словно это было сделано с ней самой. Шрамы были как снаружи, так и внутри, шрамы, которые со временем, возможно, и потускнеют, но никогда не уйдут насовсем. Ее собственный отец продавал ее другим мужчинам, регулярно избивал ее, если она сопротивлялась им, и наказывал каждый раз, когда она пыталась сбежать. Он бил ее, если она плакала, бил, когда мужчины возвращали ее, жалуясь, что она ни что иное как холодная деревянная кукла, отказывающаяся от сотрудничества.
