— Гасларк, — произнес лорд Юсс, — Благородно с твоей стороны сделать мне такое предложение. Именно эти благородство и чистосердечие я всегда в тебе и ценил. Но так нам Витчланд не одолеть. Мы сможем это сделать лишь после многих дней тяжелого труда, составления планов, постройки судов и сбора войск, сопоставимых по размеру с теми силами, что имели мы в своем распоряжении недавно, уничтожая Вампиров.
И как Гасларк ни старался, ему не удавалось поколебать Юсса ни на йоту.
Но Спитфайр присел рядом с братом и тихо сказал:
— Что тревожит тебя, родич? Разве бесстрашие и решительность покинули Демонланд, оставив нам лишь никчемную выжатую кожуру? Ты не похож на себя такого, каким был всегда, и если бы король Витчланда узрел нас сейчас, то вполне мог бы подумать, будто постыдный страх овладел нами, раз мы, имея такое превосходство в силе, избегаем стычки с ним?
— Дело в том, — произнес Юсс на ухо Спитфайру, — что сомневаюсь я в стойкости Гоблинов. Эта их внезапная храбрость уж слишком похожа на пламя в опавшей листве; не стоит полагаться на нее в настоящем бою. Поэтому будет безрассудством в нападении на Карсё рассчитывать лишь на них. И то, что Голдри унесли в Карсё, — всего лишь безумная догадка.
Но Спитфайр вскочил с места, изрыгая проклятия, и выкрикнул:
— О Гасларк, тебе лучше отправляться домой в Гоблинланд. Мы же в открытую поплывем в Карсё и попросим аудиенции у великого Короля, умоляя разрешить нам лобызать его стопы, и признавая его нашим повелителем, а себя — дурно воспитанными и непослушными детьми. Тогда, покарав нас, он, возможно, вернет нам нашего брата и, если будет на то его воля, отпустит нас домой в Демонланд, дабы прислуживать Корсу или подлецу Коринию, или кого он там пошлет в Гейлинг наместником. Ибо вместе с Голдри из Демонланда ушло все мужество, остались лишь мы — сосунки, оплеванные и достойные презрения.
Пока Спитфайр произносил эти полные гнева и горечи слова, лорд Брандох Даэй все расхаживал по проходу туда и обратно, словно заключенная в клетку давно не кормленная пантера. Временами он хватался за рукоять своего длинного сверкающего меча, наполовину вытягивая его из ножен. Наконец он остановился подле Гасларка, взирая на того насмешливым взором.
— О Гасларк, — промолвил он, — Случившееся с нами породило в душе моей мучительное смятение, подняв бурю в моих мыслях и погрузив мое тело в печаль и безумие. Единственное лекарство от этого — сражение. А потому, если ты любишь меня, Гасларк, то доставай меч из ножен и защищайся. Сражаться мне надобно, или эта страсть убьет меня. Жаль, что приходится обнажать меч против друга, но раз нам не дозволено сражаться с нашими врагами, то что же нам еще остается?
