Это было путешествие, которое мне не хотелось бы совершить еще раз. Три дня я ехал верхом на муле из Яхалона через горы Чиап, не подозревая, что иду по следам падре Хосе, бегущего от лейтенанта, прежде чем добрался до Лас–Касаса, города, распластавшегося под горами в конце тропы, по которой ступал мой мул. В Табаско все церкви были разрушены. Здесь же они были целы и даже открыты, но священникам запрещалось входить в них, а поскольку шла Страстная неделя, то службу в них служили индейцы с гор, пытавшиеся вспомнить, чему их учили. Я слышал искаженные обрывки латинских выражений, видел странные, необрядовые жесты. В этом городе мне, пожалуй, было еще тяжелее, чем в Вилья–Эрмосе: он был наводнен чванливыми pistoleros, любой из которых мог бы стать моделью моего начальника полиции, и невозможно было пройти вечером по plaza >1, чтобы не нарваться на оскорбление, или заказать выпивку в cantina >2, чтобы не получить отказ, — после национализации нефтяных компаний отношения с Англией были прерваны.
1 Площади (исп.).
2 Кафе (исп.).
Вот так накапливается материал для романа: без ведома автора, чаще всего с трудом, через усталость, боль или даже страх.
Мне кажется, что «Сила и слава» — единственный роман, идея которого мне была заранее известна, в «Сути дела» Уилсон сидел на балконе во Фритауне, следя за идущим по улице Скоби, когда я еще не понимал, что Скоби развращен жалостью и что в этом его проблема. Но меня всегда, даже когда я был совсем мальчишкой, раздражали скандальные истории о католических священниках из глухих деревень, которые любили рассказывать туристы (у этого была любовница, тот беспробудно пил), потому что протестантские учебники истории внушили мне правильное представление о том, во что верят католики, и уже тогда я понимал разницу между человеком и должностью. Теперь, много лет спустя, я, католик, оказавшийся в Мексике, читал и слушал скандальные истории о коррупции, которая якобы и вызвала гонения на церковь, начатые Кальесом и продолженные его преемником и соперником Карденасом, но я также сам видел, как вопреки гонениям возрождались мужество и чувство ответственности, — я видел искреннюю веру крестьян, которые молились в церквах, где не было священников, я бывал на мессах, где не звонили в колокольчик, боясь, что его услышат полицейские. Я не находил честности и идеализма лейтенанта из «Силы и славы» у полицейских и pistoleros, с которыми мне приходилось сталкиваться — я вынужден был придумать его в противовес падшему священнику: идеалист–полицейский душил жизнь из самых лучших побуждений, пьющий священник продолжал ее творить.
