как говорит Тимур. Каждый волосок из бороды — год. Я смываю в раковину семнадцать тысяч лет.
Причесываюсь, стащив у мамы спрей для укладки. Зачесываю волосы со лба назад. Знаю. Я зациклился на какой-то прическе времен нью-вейва. Она — как старая песня Stray Cats, которая крутится в моей голове, но мне она больше всего катит. Такая прическа немного поднимает мое лицо, этот плоский экран с тонированным стеклом и средней паршивости носом. Мой нос до потолка не дорос. Губы — тонкие, едва-едва обозначают, что здесь есть рот. Кому охота целовать такую нитку? Я — только лоб, щеки и подбородок. Обрамление для очков.
Вытираюсь. От полотенца пахнет мамой. Пахнет мамой невыразимо. Я зарываюсь лицом в махровую ткань.
Совсем как кожа матери. Плотная и гладкая материнская кожа. Вдруг я чувствую себя так, словно оказался во чреве матери. Клозет — это матка. Махровая матка. Я — внутри мамы. На крючке висит бюстгальтер. Чашечки вывернуты. Я смотрю внутрь бюстгальтера. Я вижу маму изнутри. Я внутри нее. Во чреве эрекция прекращается. Я возвращаюсь к яйцекладке, сажусь на стульчак в позу эмбриона. Расслабляюсь, выпускаю из себя пуповину. Пуповину наоборот. Здесь все наоборот. Я — в шкафу у мамы. Во чреве лесбиянки.
В коридоре, вдалеке, звонит телефон. Я слышу его, как если бы еще не рожденный младенец услышал звонок в роддоме, а медсестра крикнула бы в щель: «Тебя к телефону!» — и карапуз принялся бы карабкаться к выходу. «Он сейчас будет», — скажет медсестра Богу в мобильник, и Старик будет терпеливо ждать, хотя минута разговора с тем светом стоит целых тысячу двести крон. А когда карапуз наконец подойдет к телефону, Старик скажет: «Слушай, я тут забыл тебя предупредить, это насчет женщин…»
Лолла снимает трубку и стучится. Повитуха.
— Хлин! Тебя к телефону!
— А кто?
Разговор через дверь, через оболочку.
— Холмфрид.
— Скажи, что я в уборной.
Хорошо, что я оказался именно здесь. В убежище. В сохранности. Уважительная причина: еще не родился.
Пришел Трёст. Сидит на стуле. Я лежу на кровати. Мы смотрим японскую борьбу сумо. Прямую трансляцию из Осаки. Его присутствие напрягает меня. Я не люблю, когда в моей комнате посторонние, я хочу быть здесь один. Но если б с ним был Марри, было бы немного полегче. А если нас только двое, мне это в напряг. Разговаривать только с одним. Это как смотреть телевизор с одной только программой. Никакого выбора. Однако он принес пиво, и мы попиваем его, пока смотрим сумо. Выходит сам чемпион Таканохана. Трёст выдает бессмысленный комментарий:
