— Это у него такая фамилия, сэр, — объяснил полковнику лейтенант Шайскопф.
— Ладно, Попинджей, я еще повыдергаю вам, трус вонючий, руки и ноги, откуда они, зараза, растут, дайте только срок. Ну, Клевинджер, отвечайте ясно и коротко: что вы говорили или не говорили в сортире Йоссариану, и на каком основании?
— Слушаюсь, сэр. Я сказал, что вы не сможете меня обвинить…
— Ну что ж, начнем отсюда. Итак, на каком основании вы утверждали, что мы не сможем вас обвинить?
— Я не утверждал, что вы не сможете меня обвинить, сэр.
— Когда?
— Что «когда», сэр?
— Вы снова решили меня допрашивать?
— Никак нет, сэр. Виноват, сэр.
— Тогда отвечайте на вопрос. Когда вы не утверждали, что мы не сможем вас обвинить?
— Вчера поздно вечером в сортире, сэр.
— Это был единственный раз, когда вы так не утверждали?
— Никак нет, сэр. Я никогда этого не утверждал. А в сортире я просто сказал Йоссариану…
— Никто вас пока не спрашивает, что вы сказали Йоссариану. Мы спрашиваем, чего вы ему не говорили. Нас пока не интересует, что вы сказали, ясно?
— Так точно, сэр.
— А теперь пойдем дальше. Так что вы сказали Йоссариану?
— Я сказал ему, сэр, что вы не сможете признать меня виновным в тех преступлениях, которые на меня возводятся, и остаться верным делу…
— Какому еще делу? Вы очень мямлите.
— Не мямлите!
— Слушаюсь.
— И не забывайте «сэр», когда мямлите.
— Да помалкивайте же, Меткаф! А вы продолжайте.
— Слушаюсь, сэр, — промямлил Клевинджер. — Делу справедливости, сэр. Что вы не сможете…
— Справедливости? — изумленно переспросил полковник. — А что такое справедливость?
— Справедливость, сэр, — это…
— Нет, Клевинджер, справедливость вовсе не это, — насмешливо сказал полковник и принялся стучать по столу в такт своим словам обрюзгшей ладонью. — Я тебе сейчас растолкую, что такое справедливость, сосунок. Справедливость — это молча коленом в пах, под покровом ночи с финкой на склад, где хранятся боеприпасы, снизу в челюсть и по башке нежданно, втихую. Удавить, чтобы победить. Справедливость сейчас — это жестокость и стойкость, которые помогают нам бить макаронников. Стрельба с бедра в любого врага. Понял, молокосос?
— Никак нет, сэр.
— А ты меня не сэрь!
— И добавляйте «сэр», когда не сэрите, — распорядился майор Меткаф.
Клевинджер был, разумеется, виновен, иначе ему не предъявили бы обвинений, а доказать это можно было, только признав его виновным, что судьи и сделали во исполнение своего патриотического долга. Ему определили меру наказания в пятьдесят семь штрафных маршей с полной выкладкой. Попинджея посадили для острастки под арест. А майора Меткафа отправили на Соломоновы острова хоронить мертвецов. И вот Клевинджер маршировал каждую субботу по пятьдесят минут перед зданием военной полиции, ощущая, что винтовка у него на плече наливается многотонной тяжестью.
