Потом дядюшка Этьен, который вместе с тетушкой Астрид осторожно спускались по крутому склону, попросив ее подождать, помахал этому человеку. Тот скатился по склону прямо к его ногам, — это был бородатый человек, на лице которого отражалось сильное душевное волнение.
— Что вы сказали, месье? — спросил Этьен.
— Бонапарт продал нас американцам!
— Что ты несешь? Ты случайно не пьян?
— Это правда! Он продал Луизиану американцам за три миллиона американских долларов.
— Не может быть! — громко, убежденно возразил дядюшка Этьен. — Нам только что сообщили, что он завершил переговоры с Испанией по поводу возвращения Луизианы Франции! Для чего ему идти на попятный и продавать такой превосходный порт британским бунтарям?
— Чтобы получить деньги, необходимые ему для продолжения своих войн, само собой разумеется. Я говорю вам, что это правда. Известие доставлено вон на том корабле. Да помилуй нас Бог, теперь мы все американцы!
— Предатель! Грязный, вонючий предатель! — заорал, поддаваясь приступу гнева, дядюшка Этьен. Он был так же возбужден, как и его собеседник.
Все креолы гневно закричали. Почему это их превращают в американцев против их воли? Именно в тот момент, когда они так радовались, снова став французскими подданными. Независимо от того, какого они были происхождения, — испанского или французского, — американского гражданства они желали меньше всего на свете. Если только ничего другого не светило. Это невыносимо! Но что делать? Только поносить этого выскочку, генерала корсиканца, Наполеона Бонапарта! Пусть у него вылезут волосы на голове, все до одного! Пусть у него сгниют все зубы во рту, а все его любовницы ему наставят рога!
— От чего ты так расстраиваешься? — спросила мадам Роже у своего мужа. — Разве твой зять не американец?
— Из него получился бы значительно лучший француз, чем из меня — янки! — ответил дядюшка Этьен, чье рассуждение об этой новой нации основывалось почти целиком на его впечатлениях от грубых речников, которые гоняли по реке Миссисипи плоскодонки, груженные хлопком, выделанной кожей и бочками с жиром, а потом, напившись в стельку, бродили по улицам в поисках доступных женщин.
Чуть выше на покрытом травой склоне Филипп, кровь которого взбудоражили поцелуи Анжелы, открыто обнял ее при всех.
— Мы вернемся во Францию, любовь моя, — воодушевленно прошептал он ей на ухо. — В конце концов я ведь француз.
"Мы?" — подумала Анжела, почувствовав легкое головокружение. Но она не стала ему противоречить, хотя и услыхала за своей спиной шепоток какой-то женщины:
