Разве грех и злодейство все более и более не рассматриваются современным гуманистическим правосудием как неизбежность социальной среды, как необходимость природы? Поскольку же в человеке нет ничего бессмертного и вечного, то вся эта этика, в конце концов, сводится к инстинктивным стремлениям. И гуманистический человек, следуя своей логике, приравнял себя в этике к своим предкам, обезьянам и зверям, и в его жизни стал править принцип homo homini lupus*[* человек человеку волк (лат)]. Иначе и быть не могло, ведь только на ощущении человеческого бессмертия может основываться мораль, высшая и лучшая, чем мораль животных. А если нет бессмертия и вечной жизни, тогда да ямы и пием, утре бо умрем [ Станем есть и пить, ибо завтра умрем!] (1 Кор. 15: 32). Релятивизм в метафизике европейского гуманистического прогресса должен был привести к релятивизму в этике, а релятивизм – отец анархизма и нигилизма. Следовательно, вся практическая этика гуманистического человека не что иное, как анархизм и нигилизм. Потому что анархия и нигилизм – это неизбежная, заключительная апокалиптическая фаза европейского гуманистического прогресса. Идейный анархизм и нигилизм, идейное разложение должны были проявиться в практическом анархизме и нигилизме, в практическом разложении европейского гуманистического человечества и его прогресса. Разве мы не являемся свидетелями идейного и практического анархизма и нигилизма, опустошающего европейский континент? Слагаемые европейского прогресса таковы, что как бы мы их ни складывали, в сумме они всегда дают анархизм и нигилизм…
Глуп человек, беспримерно глуп, когда может, не обуздав смерти, веровать в прогресс, в смысл жизни, и работать ради этого. Зачем мне прогресс, когда за ним меня ожидает смерть? Зачем мне все миры, все созвездия, все культуры, когда за ними меня подстерегает смерть и в конце концов выследит меня? Там, где смерть, действительного прогресса нет. А если он и есть, то это только проклятый прогресс в ужасной мельнице смерти. Поэтому его надо полностью и окончательно уничтожить.
Эту муку европейского гуманистического прогресса ощутил и умело отразил в своей трагедии Rossum’s universal Robots чехословацкий писатель Карел Чапек. Между его героями Алквистом и Еленой ведется следующий разговор:
Алквист: Есть у Наны молитвенник?
Елена: Есть, толстый такой.
Алквист: А есть в нем молитвы на разные случаи? От грозы? От болезни?
Елена: И от соблазна, от наводнения…
