. Советуя беспощадно жечь латинские книги, патриарх в то же время усиленно убеждал "на Москве устроить типографию еллиногреческую и несколько книг на противников Церкви Божии латинов напечатать, а по напечатании те книги и на словенский язык перевесть, от чего будет всем православным христианам многая и великая польза, а еретиком и противником посрамление"
[40]. Нужно печатать богословские книги, "дабы сотканное беззаконными из терновых нитей гнойное лжеучение разорвать и истребить, хитон же православия распространить"
[41].
Патриарх содействовал открытию в Москве греческой школы и радостно приветствовал это открытие, причем высказал и свой взгляд на изучение греческого языка: "И сие есть божественное дело, еже учити христаном еллинский язык, во еже разумети книги православные веры якоже писани суть, и познавати толковаше их удобно, и наипаче дабы отдалени были от латинских, иже исполнении суть лукавства и прелести, ереси и безбожства" [42]. В другом случае патриарх Досифей выразил свой взгляд на изучение русскими языков еще более резко. Дьяк Полянский обратился к патриарху с вопросом: следует ли детей обучать греческому или латинскому языку. Патриарх пишет в ответ: "Несравненно предпочитается еллинский язык латинскому, а кто предпочитает латинский, тот еретик и нечестивый" [43]...
Как можно видеть, по всем вопросам борьбы с латинством московский патриарх имел советника и единомышленника в лице патриарха Иерусалимского. В этом единении с Востоком московское церковное правительство имело, конечно, не малое пособие в борьбе со врагом. Твердая церковная власть патриарха, опирающегося на единение с восточными церквами — вот что с успехом противопоставляло московское православие 17-го века чужеземному латинскому нашествию! Борьба с латинством была поэтому даже успешна, хотя латинству уже сочувствовал царский двор. Свободная русская церковь не подчинялась чужеземному засилью в богословии. Но скоро все на Руси стало по иному.
Последний год патриаршества Иоакима был первым годом единоличного царствования Петра. На царском престоле оказался протодиакон всепьянейшего и всешутейшего собора...
Когда я вспоминаю о Петре, — у меня невольно напрашиваются стихи Константина Аксакова "Петру":
Вся Русь, вся жизнь ея доселе
тобою презрена была,
и на твоем великом деле
печать проклятия легла.
Эта печать лежит на всем восемнадцатом веке русской истории. Больно и обидно для русского сердца читать историю этого несчастного века, когда "птенцы гнезда Петрова" дурачились, по выражению Ключевского, над Россией. Среди этих "птенцов" в изобилии появились немцы, с которыми Петр прежде устраивал походы на Ивашку Хмельницкого в немецкой слободе, потом перевел их, еретиков и чужеземцев, сначала в московский кремль, а после и в свой северный " Парадиз", имя которому, как добровольное признанье,
