Фашист наступал по всем фронтам, многие беспокоились за своих родных и близких, а кое-кто успел получить похоронки. Даже на этом фоне Катино горе стояло особняком. Когда Максим лежал при смерти, парни из эскадрильи отводили глаза. Прости, мол, не уберегли.
Потом, когда пошел на поправку, наоборот, стали поздравлять, подбадривать. Жизнь пошла своим чередом, но поселилось с тех пор в серых Катиных глазах что-то такое, чего Максим никогда в них раньше не замечал.
Леша еще помахал руками, рассказал о том о сем и ушел. А Максим побрел в другое крыло. Смотреть на декабрьскую поземку и курить самокрутку тайком от врачей.
Работы в школе почти не было: две трети учеников уехали в эвакуацию. Ей тоже предлагали, но Катя решила остаться с Максимом. Теперь она дни и ночи проводила в госпитале, среди раненых и умирающих. Меняла повязки, помогала при операциях, драила полы. Приползала домой, падала и засыпала, часто забывая раздеться. Усталость была благом – после нее не снились сны.
Иногда сны все же приходили. В них были «Белые ночи» и тяжелый змеиный взгляд бледно-голубых глаз, и тогда Катя просыпалась с криком, в холодном поту.
За окном рычала злая, лютая зима, глодала окна и двери, напоминая об испытанном однажды смертном холоде. Катя хлебала кипяток маленькими глотками, куталась в старенькое пальтишко и приказывала себе забыть квартиру на Неглинной и ее страшного обитателя.
Но забыть не получалось.
С Валентиной она встретилась на следующий день. Та отловила Катю в госпитале, прижала к стенке и жадно спросила:
– Ну как?
– Нормально, – пробормотала Катя, отводя глаза. – Все, как ты сказала.
Валя кивнула, а Катя вдруг подумала, что за последние полгода она постарела лет на пять. Стали явственно видны не заметные до этого морщинки вокруг глаз, у губ залегла трагическая складка.
Сколько же раз Валя приходила туда?
– Знаешь, – сказала соседка, кусая губы. – Ты… не ходи к нему больше. Не надо.
– Не пойду, – поклялась не столько ей, сколько самой себе, Катя.
Валя права – не надо туда ходить. Нельзя.
А снег все валил и валил, засыпая зимнюю Москву. Суетно и незаметно прошел Новый год. Настоящий праздник был тогда, когда фашистов все-таки отбросили от Москвы. Максим выздоравливал, зима перевалила за половину, и Катя начала забывать. То, что случилось тогда, в конце ноября прошлого года, начинало казаться ей не более чем страшным сном, нелепым совпадением, бредом сумасшедшего.
В этот раз пришлось колотить почти полчаса, пока, наконец, дверь в квартиру не открыл сам Диамар Аристархович. Он встал на пороге, хмуро оглядел Катю и буркнул:
