– В первый раз всех ломает, – сообщил он. – Посиди, отойдешь.
Перед лицом вынырнула кружка, наполненная горячим чаем. Катя тупо уставилась на нее, не в силах унять дрожь.
То, что сейчас произошло, не поддавалось никаким объяснениям, было нелепо, нереально, просто невозможно.
– Он… он будет жить?
– Теперь будет. Завтра придет в себя.
Она хлебнула из кружки, избегая взгляда собеседника. Чай был горячий, крепкий и сладкий. Катя такого уже много месяцев не пила.
Максим будет жить. Остальное не важно.
Неожиданно появилось острое, почти непереносимое желание поговорить с кем-то, поделиться невозможным кошмаром, в котором жила Катя последние дни.
– Знаете, я ведь не верила… Совсем не верила. Думала, Валентина так издевается. Или вытащить меня из больницы хочет.
– Теперь веришь? – полуутвердительно спросил Диамар Аристархович.
Катя механически кивнула.
Теперь она верила. Почти.
– Как вы это делаете?
– Какая тебе разница, – пожал плечами собеседник. – Допивай и уходи.
Катя поставила почти полную кружку, нашла в себе силы встать с кресла. Впереди было еще два часа дороги по вымерзшей Москве. Хорошо еще, что сегодня непогода, налета не будет.
– Спасибо за чай.
– Не за что. Буду нужен, приходи, – на прощание Диамар Аристархович даже не улыбнулся.
– И вот еще, – окликнул он ее уже в дверях. – Не болтай лишнего.
Дверь захлопнулась, и в спину Кате понеслись первые аккорды «Белой ночи».
Пробуждение в госпитале, как и всю неделю после, Максим помнил плохо. Засели в памяти отдельные фрагменты. Как открыл глаза, как увидел вокруг себя огромную комнату с белым потолком и выложенными кафелем стенами, но поначалу даже не понял, где он. Помнил, как приходила медсестра и меняла повязки, а он кричал и плакал, не в силах вынести боли. Первая самостоятельная прогулка до нужника показалась забегом на длинную дистанцию.
А сейчас ничего. Корявый шрам, пропахавший бедро и весь правый бок до самых ребер, саднил и чесался, но заживал быстро. «Как на собаке», – шутил хирург.
– Мы тогда уже возвращались, километров сорок до дому оставалось! И «мессер» этот непонятно откуда свалился – облачность низкая, метров сто еще поднимешься, и уже ни черта не видно, – Леша Калмыков брызгал слюной и водил руками, стараясь наглядно показать, как именно выпал из облаков фашистский самолет и как Максим крутанул вираж, чтобы выйти из-под обстрела.
Сам Максим ничего этого не помнил. Контузия. Доктора до сих пор смотрели на него, как на восставшего из мертвых. В госпиталь приезжал даже какой-то профессор военной медицины. Жал Максиму руку, осматривал шрамы, стучал молоточком по коленке.
