Тихо покряхтывали бревна стен от ночного мороза, замедленно поворачивалось, отзываясь в них движением, водяное колесо. Заслонки были подняты, но наросший на них ледок мешал живому течению воды. И все равно она сочилась, подпитываемая бившими в пруду теплыми ключами. Точно так же сочилась в прорехи туч лунная кровь, капала на оточившие пруд двухсотлетние ели. Их нижние сучья, лишенные игл, свисали таинственной порослью над утоптанной, без подстилки, землей; верхние, огромные и живые, курчавились почти черной зеленью. Десятилетнему Сашке ели казались заморскими красавицами в бархатных платьях. Сейчас они недовольно ежились, качаясь на ветру, частым гребнем расчесывали небо. Была ночь в канун Имболга, темная и тревожная. И лишь огонек над дверью мельницы в глухой пуще напоминал о существовании человека. Заповедное место это, объединявшее суть Берегини: воду и лунный свет, — издревле служило не столько для помола зерна — станет кто так далеко отправляться за этим без дороги… На мельнице обучались искусству ведьмы. Прежде это были лишь прирожденные, с 22-рядной записью поколений на берестяных свитках или шужемской бумаге и в лунной крови. Теперь же Черта перемешала все, и на мельнице могло оказаться дитя без такого подтверждения, едино с даром, установленным испытанием. Но все равно только девочка. И потому Сашка, переодетый девочкой, и радовался, что удерживается здесь так долго, с середины осени, и трепетал, что обман откроется вот-вот. Но Пряхи ворожили ему, в Кроме творились строгие дела, и старшие наставницы, уехав в столицу в канун осеннего равноденствия по призыву ковена, так и не возвратились. Мир рушился, но здесь, на мельнице, не хотели этого замечать. И, как уже много столетий, послушницы учили затворять кровь, признавать своих, читать и писать, разбираться в травах, наводить красоту, прясть, готовить, водить плясы и петь. А еще хватало обыденных забот: собирать хворост, обихаживать и доить живущих на подворье коз, перебирать сушеные плоды, чтобы не зачервивели, собирать в лесу рябину и поздние опята… К вечеру Сашка уставал так, что падал в постель. И сил бояться не оставалось. А еще было хорошо, что никто не докучал, признавая за начинающей ведьмой обязательное право на уединение. И купаться можно одному — хоть бы ночью: вода в пруду даже зимой оставалась теплая. А зверей и чужих людей мальчик как раз не страшился — их не пропустил бы окружавший мельницу защитный круг. Даже не столько круг, как невидимая шапка, поднимавшаяся над печными трубами. Вот ведьмы сквозь нее ходили запросто.
