А прожить безвыездно восемьдесят лет на Кубе это не то же самое, что прожить восемьдесят лет в любом другом месте.
Никто точно не знал, когда и почему Полковник преисполнился ненависти к острову, на котором родился, к единственной стране, которую он знал, если не считать короткой экскурсии на яхте (испорченной к тому же морской болезнью) на Багамы и острова Теркс и Кайкос, в которой он сопровождал неустрашимого Сэмюеля О’Рифи. Точно так же никто не знал, когда и почему он полюбил страну, которую никогда не увидит, которую ему не суждено будет узнать. Кто-то как будто рассказывал, что еще мальчишкой двенадцати-тринадцати лет Хосе де Лурдес прочитал биографию генерала Гранта, знаменитого военачальника, участника войны Севера и Юга, а потом президента Соединенных Штатов. И что эта книга поселила в подростке непоколебимую решимость учиться в Вест-Пойнте и прожить героическую жизнь.
«Человек предполагает, а Бог располагает», — всегда повторял Полковник, питавший слабость к поговоркам.
Так совпало, что в 1910 году, в том самом году, когда можно было наблюдать комету Галлея, а Мамина (которую, как можно догадаться, тогда еще не звали Маминой) вышла замуж в Ла-Майю, Хосе де Лурдесу Годинесу исполнилось четырнадцать лет. До этого дня каждое утро мальчик делал вид, что направляется в школу падре Сальседо, недалекого и погрязшего в пороках священника родом из Ла-Манчи, а сам сбегал слоняться по холмам вокруг казарм Колумбия, которые тогда еще, говорили, принадлежали известному мерзавцу, носившему титул графа де Каса Баррето[44]. Американские казармы окружали крутые склоны, сплошь заросшие миртом, сумахом и морским камышом.
Происходившая из Сантьяго-де-лас-Вегас семья Хосе де Лурдеса обосновалась в местечке Эль-Посито, недалеко от истока реки Кибу, куда совершали паломничество люди с хроническими болезнями желудка, если у них были деньги на лечение. Упрямый и прозорливый дон Паскуаль, глава семьи Годинес, купил там участок на деньги, которые он заработал потом и кровью на лесоповале, освобождая земли Гомеса Мены[45] под плантации сахарного тростника. На этом участке, неподалеку от реки и от казарм, старый Годинес построил небольшой черепичный заводик, дела на котором шли совсем неплохо.
В те времена Марианао не слишком соответствовал лозунгу своего мэра: «Марианао — город прогресса». Там не было заметно прогресса, и он был не похож на город.
Беленая приходская церковь с кривой колокольней; несколько грязных улиц; несколько лавок, торгующих мясом и соленой рыбой; магазины военной одежды; китайские прачечные; знаменитая булочная воинственного баска из Бильбао (в Бильбао, говорили, все такие), который время от времени в припадке гнева поджигал собственный магазин, чтобы потом плакать на пепелище; маленькая больница на двенадцать коек; и несколько роскошных вилл, окруженных садами, в которых росли все воображаемые тропические фрукты. И американские казармы. По ночам «город прогресса» погружался в величественную тишину, населенную лишь блуждающими огоньками светлячков. По пыльным и разбитым, мощенным булыжником дорогам, вдоль которых рос забор из молочая и дикого тростника и по которым тянулись вереницы славных, твердо ступавших мулов, можно было дойти до аванпостов казарм Колумбия.
