И вот 1941 год. Война... Таня с Петей провожали Сергея Николаевича на фронт. Он был назначен комиссаром в одно из авиационных соединений. "За маму не беспокойся", - громко и внушительно сказал Петя. Многие оглянулись на его голос; среди провожающих возникло оживление. Таня улыбнулась сквозь слезы...
...Военное училище в Тбилиси. Мехти принимали в партию. Он поклялся сражаться за Отчизну до последней капли крови. Сын коммуниста, маленький барабанщик пионерского отряда, художник, лингвист стал воином, коммунистом. Ему выпало на долю защищать честь и свободу своей Родины на Сталинградском фронте. Здесь, на фронте, он особенно хорошо узнал людей, - вдали от дома, от семьи, от родных они быстрее сближались друг с другом. На фронте Мехти получил письмо от одного из бакинских друзей. Он трижды перечитал его, сидя в окопе. К нему подошел политрук роты. Он хотел провести беседу с бойцами, но люди оглохли от орудийного грохота. Мехти отдал письмо политруку. И пошло оно гулять по окопам, по ходам сообщений, по блиндажам. Друг Мехти писал, что он вместе с группой геодезистов находится в центральной части Азербайджана, в маленьком селении Мингечаур - они ведут первые изыскательские работы в местах, где скоро начнется строительство грандиозного гидроузла. Цель строительства - оросить водами Куры засушливые степи, дать ток новым нефтяным промыслам, фабрикам, заводам. Письмо переходило из рук в руки, и светлели, загорались улыбками лица бойцов. Вокруг громоздились руины, шел жестокий бой, смерть витала над головами, а народ, как и всегда, думал о жизни, о созидании. Он думал о будущем... А чтобы завоевать это будущее, нужно было, не щадя жизни, драться за свою землю. И Мехти сражался с яростью, с ожесточением. Ненависть с особенной силой вспыхнула в его сердце, когда он узнал, что немцы беспощадно бомбят его любимый Ленинград, что Петергоф превращен в развалины, что бомба попала в Эрмитаж. Ленинградцы несокрушимой стеной поднялись на защиту своего города. И Мехти гордился ими, как самыми близкими людьми... В одном из ожесточенных боев часть Мехти попала в окружение. Мехти был тяжело ранен, но продолжал драться. Когда кольцо фашистов стало совсем тесным и Мехти увидел их в пяти шагах от себя, он приставил к груди дуло автомата и нажал на курок... В глазах у него потемнело, и стало тихо-тихо... Очнулся Мехти в незнакомом помещении. Кругом были немцы. Он слышал их четкие шаги, резкие приказания; слышал вопли, стоны людей... Над ним склонилась женщина в черном платке, с бледным, измученным лицом. Она приложила к его ране мокрую тряпку... "Где я?" - спросил он хриплым и каким-то чужим, словно идущим издалека, голосом. "Нельзя... - тихо ответила ему женщина. - Тут нехорошо, тут нельзя... Тут надо тихо..." Она говорила на ломаном русском языке. Позже он узнал, что женщина эта - полька и что они - в концлагере. "Яду... достань мне яду..." - просил Мехти, а она все повторяла: "Нельзя... нельзя... Надо тихо...". Он быстро поправился, и теперь его все чаще водили на допросы. На допросах Мехти заявлял, что после сильного ранения он плохо все помнит. Он прекрасно владел немецким языком, у него было чистое произношение, и фашисты взяли это на примету. Мехти держался с ними свободно, независимо: он презирал смерть и считал, что вновь родиться для такой жизни, как сейчас, в концлагере, - это хуже смерти. И он вел себя вызывающе, хладнокровно смотрел смерти в глаза. Фашистам часто хотелось выпустить в него полный заряд своих пистолетов. А он стоял перед ними спокойно, твердо, с каменным лицом. Тогда немцы резко изменили свое отношение к нему... А потом...
