В двенадцать наконец явился Петер, и она отправилась обедать. Вышла на Хакешер-Маркт, где было не так оживленно, как обычно в это время, хотя кафе и рестораны открыты и там полно туристов в явной нерешительности — то ли продолжать осмотр города, то ли нет. Изабель — узкая юбка до колена, кроссовки — дошла до Ораниенбургской улицы, где перед синагогой полицейских было больше обычного, и решила возвращаться через улицу Розенталер. Небо затянуто, дома и витрины как в молоке, прохожие за пеленой тумана, будто хотят переждать, даже скрыться, да и как им себя вести, с каким лицом идти по улице?
У обувного магазина Изабель остановилась, чтобы взглянуть на свое отражение: никакого смятения чувств. Вытащила резинку из волос. Темно-русые, пышные волосы. Лицо только потому незаурядно, что слишком правильно… Ровный, бледный овал. Пальцем ткнула себе в нос, нажала вправо, влево. Вдруг рядом оказалась, словно из-под земли выросла, маленькая девочка, передразнила ее, улыбнулась во весь рот и тут же убежала. В крошечных розовых туфельках. Изабель взглянула на свои кроссовки и вошла в магазин. Угрюмая продавщица подняла голову и небрежно сдвинула, столкнула с прилавка на пол развернутую газету, вовсе не думая о тех, которые на снимках, застыв в воздухе, опять полетели вниз. В восемь часов, так сказал Якоб, он будет ждать ее в «Вюргенгеле», и дело не в обуви, подумала Изабель, а в походке. Выбрала туфли на маленьких каблучках в форме полумесяца, сужаются к мыску, тусклого и неровного темного цвета, на подъеме справа и слева по черной резинке. Постукивая каблучками по новому, но уже поцарапанному паркету, Изабель шагала туда-сюда перед зеркалом.
— Сегодня вечером у меня свидание, и… — заговорила она.
— Сегодня вечером? — переспросила продавщица, будто Изабель сообщила о предстоящих похоронах.
Вот нелепая мысль, что вместо Якоба к ней на свидание явится, как в плохом кино, бывший фрайбургский любовник и его одежда, как это ни странно, опять будет пахнуть сеном. Подобно Якобу, он бы тотчас ее узнал, ведь она со своих двадцати лет почти не изменилась, и лицо у нее такое же чистое, невинное.
Так она вышагивала перед зеркалом, разглядывая туфли. Продавщица наблюдала за ней, скрестив ноги в длинных узких брюках, поигрывая туфелькой на высоком каблуке, розового цвета, с каким-то золотым насекомым вместо пряжки, скорчив гримасу и не говоря ни слова. Она забыла включить музыку, но что за музыку можно слушать в такой день? И машины по улице едут, кажется, медленнее обычного. Через стекло витрины видно ребенка на велосипеде, мать крепко ухватилась за багажник. Якоб не допускал сомнения в том, что они сегодня увидятся, в «Вюргенгеле», и потом тоже. «А потом посмотрим». Этого можно было и не говорить; он уже не улыбался, а Гинка захихикала и с подчеркнутой деликатностью прикрыла дверь. Тук-тук, каблучки-полумесяцы по паркету, тут бы музыку, ритм, сентиментальную песенку, и продавщица пошла к прилавку, наклонилась к стереоустановке, грациозно, от бедер, ноги прямо, только выставив назад маленькую попку, так что блузка задралась и чуточку открыла спину, белую и худую, а внизу, где начинаются ягодицы, гладкую и упругую.
