Якоб снова спрашивал себя, отчего бездетный и состоятельный человек семидесяти шести лет не пожалел ни сил, ни денег, чтобы вернуть прежнее имущество своей матери. Поздно ведь. Но Штраус, даже если сам об этом задумывался, начнет ему рассказывать про активные действия, столь необходимые именно в его возрасте, про новый облик квартала Пренцлауэр-Берг, про издательство, заинтересовавшееся всем этим зданием с огромным внутренним двором, и ему, Якобу, останется только промолчать. Якобу было знакомо выражение лица многих его клиентов по окончании дела, гнетущая тишина, тщетность прорыва, потерянность. Напоказ — триумф, даже гордость, будто одержана бесспорная победа, будто сам клиент, а не адвокат отвоевал имущество. Но как часто клиенты цеплялись за него, звонили ему, только чтобы послушать успокаивающий голос опытного врача, знающего об их недуге.
Он не сказал Изабель, что все-таки сможет прийти на Вартбургштрассе, хотел устроить ей сюрприз, и в пять часов вприпрыжку побежал вниз по лестнице, мимо Шрайбера, молча посторонившегося, и остановил такси. В двадцать минут шестого он был на Вартбургштрассе. Без толку поискал ключ от дома, наверное, забыл его, и никто не открыл на звонок, а окна (их хорошо было видно с другой стороны улицы) были закрыты.
Накануне вечером Изабель, лежа поперек его кровати, нетерпеливым жестом руки велела ему ждать и вдруг разом поднялась, всем вытянутым телом, таким напряжением мышц, что он был изумлен: казалось, она отделилась от матраца чистым усилием воли. Затем расстегнула «молнию», пуговицу и одним движением бедер скинула джинсы. Свет из гостиной достигал кровати, Якоб стоял между гостиной и спальней, так что Изабель могла видеть только его темный силуэт. В полутьме ее ноги казались мускулистее, чем на самом деле. Он сунул руку в передний карман брюк, хотел успокоить себя, от изумления, от ощущения одиночества перехватило горло. Прошло не больше двух минут, как она уже пришла в себя и вызывающе, с наигранной серьезностью, заявила: «Ты прав, нам нужна новая кровать».
Он попросил ее уйти, ему вставать в пять утра, но это же не причина, и на ее ясном, на ее непроницаемом лице читался вопрос, нельзя ли ей все же остаться? Джинсы она так и не натянула, а он не решался об этом попросить, под приспущенными трусиками виднелась ровная, светлая кожа. Отсутствие волос его раздражало.
Теперь, стоя на Вартбургштрассе, он пристально смотрел на тротуар перед собой, на квадратные плитки из прессованного красноватого камня, плотно пригнанные друг к другу, только одна, справа, вздыбилась. Начинался дождь.
