В наши дни Санчо разбирается в звуках, может сообразить, какие производятся валяльными молотами, а какие нет, но лишь при дневном свете и при виде этих самых молотов; ночью же он дрожит от страха и никак ему не отважиться на единоборство с шестью великанами, с каждым по очереди либо со всеми вместе; а Дон Кихот и в наши дни отваживается на единоборстбо с великанами, ни днем не дрогнет, ни ночью; но в звуках не разбирается, и ему не сообразить, какие производятся валяльными молотами, а какие нет. Настанет день, когда Рыцарь и оруженосец станут во всем едины или, вернее, когда Санчо кихотизируется, а Дон Кихоту санчизироваться незачем; и тогда не будет им страшно, и сумеют они опознать любые звуки и днем и ночью, и отважатся на единоборство и с великанами, и с валяльными молотами. Но издеваться над Рыцарем и верить в то, что главное в жизни разбираться в звуках, — не та дорога, которая к этому приведет. Нет, одна только наука, при всей глубине ее и высоких целях, не может быть искупительницей жизни.
в которой рассказывается о великом приключении и завоевании драгоценного шлема Мамбрина, равно как и о других происшествиях, случившихся с нашим непобедимым Рыцарем
После того Дон Кихот завладел шлемом Мамбрина, а Санчо обменял, в знак победы, сбрую своего Серого на сбрую цирюльничьего ослика, которая была много лучше, они «позавтракали остатками припасов, захваченных Санчо в обозе ночной процессии». А затем «двинулись в том направлении, какое избрал Росинант, воле которого подчинилась не только воля его хозяина, но и осла, по–братски и по–приятельски всюду шедшего за ним следом», и по дороге Санчо стал сетовать на то, как мало проку и прибыли от приключений. И, рассуждая об этом предмете, выказал глубокое понимание сути героизма своего господина, когда стал упрашивать его отказаться от поисков приключений «на перекрестках дорог и в местах пустынных, где всех ваших побед и опасных подвигов все равно никто не увидит и не отметит: так они и останутся похороненными в вечном забвении, в великий ущерб и их высокому достоинству, и благим намерениям вашей милости», — так он сказал и призвал своего господина поступить на службу к какому‑нибудь императору, при дворе которого, конечно, найдется кто‑нибудь, «кто запишет на бумаге все деяния» Рыцаря, «чтобы память о них сохранилась вечно». И добавил, ибо безумие Дон Кихота уже передалось и ему: «О своих деяниях я не говорю, ибо они никогда не выйдут за пределы должности оруженосца; хотя должен вам сказать, что ежели бы существовал такой рыцарский обычай записывать подвиги оруженосцев, так, смею вас уверить, и мои заняли бы не последнее место».
